Загадка XIV века - Барбара Такман

Цель субсидии, выданной после того, как в предыдущем году король осмотрел поместье, была ясна: король не менее де Куси был заинтересован в оздоровлении пришедших в упадок владений. Поместье барона, как было заявлено, являлось «ключом и границей» королевства, его границы доходили до Фландрии, а замок — «одно из самых замечательных и красивых зданий государства. Если город и замок опустеют, могут произойти большие неприятности, что нанесет непоправимый ущерб». Тот факт, что субсидия была пожалована тотчас после передачи власти группе, в которой доминировали «мармозеты», Клиссон и сам де Куси, вряд ли случаен.

С этого времени де Куси негласно исполнял обязанности первого председателя счетной палаты — пост, связанный с обязанностями управляющего винным погребом, первоначально заведовавшего королевскими доходами. Хотя, судя по всему, жалование за этот пост де Куси не платили, он по-прежнему получал от короны ежегодный пенсион. Его домен, значительно расширившийся за счет многих приобретений, состоял уже из ста пятидесяти городов и деревень.

Пикардия, его родной регион, столь часто оказывавшийся на пути захватчиков, был «разорен и наказан и сегодня уже не цветет», писал Мезьер, сам уроженец Пикардии. Последние крестьяне бежали из впавших в нищету мест в другие районы страны, так что «в настоящее время», согласно жалобному сообщению от 1388 года, «не найти никого, кто обрабатывал бы землю». Знаками столетия стали во Франции горюющее население, пришедшая в упадок торговля, заброшенные деревни, разрушенные аббатства; всех охватил пессимизм. В некоторых нормандских деревнях осталось по два-три дома, в епархии Байе с 1370 года опустело несколько городов, то же случилось и с несколькими приходами в Бретани. Торговля в Шалон-сюр-Марн сократилась: ранее там продавали по тридцать тысяч рулонов ткани в год, а теперь лишь восемьсот. В Париже и его окрестностях, согласно документам 1388 года, «многие известные древние дороги, мосты, переулки и улицы» были заброшены: их размывали реки, они заросли деревьями, кустарником, ежевикой, некоторые сделались непроходимыми и совершенно покинутыми. Те же примеры на юге страны можно было умножать бесконечно.

Схизма нанесла как физический, так и моральный урон. Когда дважды сожженное наемниками бенедиктинское аббатство было отрезано от Фландрии, оно потратило много денег на юристов и сумело доказать, что папа обязан уменьшить налог с двухсот ливров до сорока на период в 25 лет. Другие аббатства, ограбленные наемниками или обезлюдевшие из-за чумы, утратили дисциплину, там начались беспорядки, некоторые аббатства прекратили существование, и их земли были заброшены. Уменьшившиеся доходы и возросшие цены разорили многих землевладельцев, и они вынуждены были изобретать новые виды налогов. В результате люди стали уезжать, нобили пытались предотвратить отъезды, конфискуя имущество, и это лишь усилило враждебное отношение крестьян.

Собранные вместе, факты разложения производят сильное впечатление. В реальности жизнь человека представляет собой чередование черных и белых полос. В конце века испанский рыцарь дон Педро Ниньо, посетив Францию, оставил картину очаровательной буколической реальности, какой ее часто изображают на гобеленах и в часословах. Замок Серифонтен, который он посетил, располагался на берегу реки в Нормандии, он был украшен богато, «словно стоял в самом Париже». Перед замком «росло немало деревьев и кустарников. С другой стороны замка был весьма богатый рыбой пруд со створами, что закрывались на замок, и в любой день в этом пруду можно было получить столько рыбы, чтоб насытить триста персон». «Старый и недужный», но гостеприимный хозяин, Реено де Три, преемник де Вьена, адмирала Франции, содержал сорок или пятьдесят собак, двадцать лошадей всех видов для своего личного пользования, у него были леса, полные живности, крупной и мелкой, соколы для охоты над рекой, а «женой старого рыцаря была прекраснейшая из дам, когда-либо живших во Франции». Похоже, у нее были необычайные привилегии.

Эта дама «жила в доме рядом с домом господина адмирала, и между домами находился подъемный мост. Держали в домах до десяти родовитых девиц, изрядно упитанных и одетых, не имевших никаких забот, кроме как о собственном теле и об угождении своей госпоже. Представьте, сколько же там было горничных»… «Поднималась она утром одновременно со своими девицами, и шли они в ближайший лесок, каждая с часословом и четками. Усаживались в ряд и молились, раскрывая рот лишь для молитвы, затем собирали фиалки и другие цветы. Вернувшись в замок, в часовне слушали короткую мессу, после чего ели жаворонков и других жареных птиц» с серебряного блюда, наполненного едой, подавали и вино. Затем они «садились верхом на иноходцев в самой добротной и красивейшей сбруе, а с ними рыцари и дворяне, пребывавшие там, и все отправлялись на прогулку в поля. И слышалось там пение лэ, виреле, рондо, помпиент, баллад и песен всех родов, что известны труверам Франции, на разные и весьма созвучные голоса».

В пиршественном зале замка в обеденный час «каждую девицу усаживали рядом с рыцарем или оруженосцем». «Во время обеда тот, кто умел говорить, мог, храня учтивость и скромность, толковать о сражения и о любви, уверенный в том, что найдет уши, которые его услышат». Менестрели играли во время обеда, после трапезы рыцари и дамы танцевали, и длился этот танец около часа и заканчивался поцелуем. После сиесты подавали пряности и вино, а потом вся компания поднималась и шла на соколиную охоту возле реки. «И тут начиналась прекрасная охота, и было великое веселье; плавали собаки, били барабаны; взлетали в воздух вабила, а девицы и кавалеры столь радостно резвились на берегу реки, что и не описать». По окончании охоты «спешивались и доставали из корзин цыплят, куропаток, холодное мясо и фрукты, и каждый ел и пил», после чего все возвращались в замок, распевая песни.

Вечером ужинали, играли в мяч или танцевали при свете факелов до глубокой ночи, или иногда госпожа, возможно устав от развлечений, шла пешком в поля. «Тогда же приносили фрукты и вино, и, откланявшись, каждый уходил спать». Во времена падения Рима также, должно быть, наслаждались богатой жизнью и не знали тревог.

В Париже было по-другому. Дешан описывает бурную вечеринку без указания даты, которая началась с ужина в резиденции герцога Беррийского — Отель-де-Нель, после чего перешли в таверну и стали играть в кости. В числе гостей были де Куси и три герцога — Беррийский, Бургундский и Бурбон, а также «несколько добрых ломбардцев», рыцари и оруженосцы, чьи развлечения в простонародном окружении вдохновили поэта на пространное, хотя и вялое стихотворение, осуждающее азартные игры.

Дешан также ратовал за возвращение головных уборов, чтобы пощадить чувства лысых, среди которых он называет самого себя и двенадцать важных сеньоров, в том числе и сира де Куси. То, что лысина стала единственной специфической особенностью его внешности, попавшей в историю, пусть даже он и очутился в хорошей компании, де Куси не понравилось. Среди «скинхедов» оказались граф де Сен-Поль, сир де Анже, Гийом де Борд, тот, что нес орифламму при Бурбуре, и другие знаменитые рыцари и знатные слуги покойного короля. Менее счастливыми были cheveux rebourses — эти господа носили с собой гребешки и зеркала и зачесывали плеши несколькими жидкими прядями. Удивительно, что непокрытые головы в любой момент могли стать модой, если это провозглашали тогдашние денди. Стоит придумать еще какую-нибудь модную новинку, жаловался священник Джон Бромьярд, и люди начинают на нее смотреть во все глаза.