Последняя черта - Феалин Эдель Тин-Таур

Но внезапно она поняла, что нужно сделать. И что это будет правильным. Алиса тогда сказала, что они обязательно что-нибудь придумают, но сейчас девушка понимала — в кои то веки нужно действовать самой, а не прятаться за вечно — сильную.

Одни истории могут быть не рассказанными, но Таша расскажет. Их могут забыть, её друзья могут потеряться в истории, но только не это! Нет! Не допустит! Отчаянная мысль билась под сердцем раненной на смерть птицей, когда она поднималась на ноги, заторможено шагала и садилась на стул перед графическим столом.

В её руках история. И она будет решать, как их запомнят. Преступниками или людьми, до безумия жаждущими свободы. Пройдут года или столетия, но достаточно было всего одной чёртовой ошибки, что бы они запомнили их навечно. Их история будет рассказана, их лица не сотрутся временем и цензурой. Нет, никогда. Таша тяжело дышала, опуская ручку на светящийся экран и давилась бурлящими эмоциями.

Никогда.

План созрел быстро. Первая часть — арты. Её арты. Так, как она их помнила. Она нарисовала каждого, используя стиль, близкий к треш-польке и кисти, создающие эффект акварели. Портреты получались абстрактными, но с каждым новым штрихом получались все чётче и чётче.

Вот Алиса — окутанная красными всполохами, с закрытыми глазами и сведёнными бровями друг к другу. Алиса одета в кожанку, а вокруг яркими пятнами расползаются оттенки протеста, её собственного крика, который почти никто не слышал. Протеста и вызова — такого особенного, родного, что в груди все снова сжималось. И пусть Алиса всё ещё здесь, осталась в неловком молчании с бабушкой на кухне, но она тоже должна быть здесь.

Следом шёл Леха, закованный в сталь. Серый, спокойный и серьёзный Леха. Отросшие русые волосы с проглядывающими тёмными корнями и безмятежным спокойствием на лице. За ним, образом — круг с рваными линиями, будто бы нимб, но свойский — такой же стальной.

Она вообще использовала в основе своей тёмные оттенки, но при том яркие.

Меланхолия в плену грязно голубого и синего, одну половину лица перекрывал, сверкнувший на одной стороне лезвия, нож. Её облетали невесомые потоки ветра, трепали волосы и стремился сорвать прочь с экрана. Сюда, в комнату, в объятия.

Марципан — жёлтая, весело скалящаяся в лицо поганой Судьбе. Жёлтый и чёрный, две её половинки — весёлая и яростная, а иногда они смешивались и образовывали нечто ужасно притягательное с эстетической точки зрения. Марципан приставляла в своему виску ствол и держала палец на курке. Подумав, Таша дорисовала красную вспышку по другую сторону головы.

Над Герасимом думала долго, но в итоге ограничилась полу развёрнутым профилем в её сторону, взглядом серых глаз вверх и поверхностными мазками чёрно-белого. У Геры никогда не было своего цвета — это сбивало Ташу с толку ещё с самого знакомства. Он был не серым, очень даже ярким на самом деле, но все цвета заимствовал у других. Не умея жить для себя.

Позади Ворона раскрывались крылья, над головой возвышалась сама птица, а парень глядел исподлобья. Чёрный, опасный и иногда пугающий своей хладностью. Белый силуэт месяца соединял лоб и клюв, дополнялся еле заметными, но такими важными чёрточками — графика. Система, устав и понятия, по которым Ворон жил, но которые рушило красное пятно, расползающееся на левой половине лица. Его личный Призрак.

Доктору отвёлся золотой и охра. В переплетении странных, не понятных даже для Таши — автора рисунка, символов. Почему-то нос получился крючковатым, а пересекала накрест Доктора трость, удерживаемая точно при вольном, быстром ударе. Он получился даже не Доком, а каким-то Колдуном — совершенно мистическим и пугающим, как умел только он. Волосы разлетались в стороны, а во взгляде селилась ярость.

Актёр — небесно голубой, самый спокойный из всех. Даже невинный. Как будто не происходило с ним этого ужаса, как будто все его мечты осуществились. Он тоже закрыл глаза, приподнял голову и держал пальцы в «святом», староверческом жесте. Слабым силуэтом были дорисованы белоснежные крылья, осквернённые чернотой жизни и кровью.

В Изабель смешался изумрудный и багровый. Как брусника в диком лесу после дождя. Тоненькие нити, закруглённые в цельный шар обплетали хакершу и создавали для неё ту самую среду, к которой она всегда стремилась. Никакого оружие, никакого насилия, в конце концов — всё спокойно и только мельтешащие пиксели кода.

Когда дело дошло до Дикого — Таша застопорилась. Она так старательно пыталась забыть его, что у неё почти получилось. Но всё той же невыносимой болью, прямо из души, раскалёнными щипцами, она вырывала по кусочку, создавая образ его улыбки. Любимой, самой тёплой улыбки, которую так боялась никогда больше не увидеть. А сейчас он смотрел на неё — добродушный, весёлый и такой родной, что под конец у Таши совсем сдали нервы.

Не-е-ет, они запомнят. Каждого. Каждого, блять, запомнят. Всех. И её тоже.

Но ей картина не нужна.

В какой-то момент в комнату просочилась Алиса, на несколько секунд замерла за спиной, потом поцеловала в макушку и не стала отвлекать — потерялась в темноте. Скорее всего забралась на кровать.

Последние штрихи, последние тени легли на лики. За прошедшие дни у Таши было время порассуждать о революции — что с собой, что с подругой. И у каждой был такой человек, с которого все начиналось. Он никогда не выживал, но являлся символом, идеей. И причина долгого молчания человечества был лишь в том, что никто не был готов стать этой самой отправной точкой. Пожертвовать собой, взойти на баррикады и броситься с них прямиком в объятия Бездны. А Таша... Таша тоже была не готова. Ни разу её боль не стоила всего этого. Был бы шанс — она бы всё исправила. Сделала так, что Дикий не узнал и тогда бы все продолжалось. Пусть в оковах, но он был рядом, не способный стать мужем и отцом никогда, зато рядом.

Рисовала она три дня, изредка возвращаясь к уже, вроде бы готовым артам, и дополняя их штрихами.

Найти порталы оппозиционных каналов труда не составило. С теневым интернетом её знакомила ещё Изабель, а путь в него оказался слишком простым даже для неё. Таша помнила. Следующий текст они сочиняли уже вместе.

«Добрый вечер. Это Алиса Кузнецова и Таша — похищенная девочка из листовок. — Таша зажмурилась, сгоняя слезы, сжала зубы, но затем продолжила быстро, рвано печатать, — Через четыре дня мы я выйду на эту площадь для акции протеста против тирании. Ваши выбор — убить и нас, либо пойти со мной. Но запомните их. Их имена подписаны на каждом рисунке. Они достойны того, что бы люди знали не только про Алексея с Вороном — про всех. Они все заслужили жить, а не умереть.

Но, — она внезапно замерла. Волна гнева, совершенно Таше не свойственного, поднималась и рухнула следующим текстом, — Вы готовы хуяриться на смерть с армией? Погибнуть? Стать точкой невозврата и с вас всё начнётся? Люди опять выйдут на улицы — представьте!

Знаете что? ВЫ ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕТЕ!

Вы же понятия не имеете, кто умрёт после первого выстрела. Чьи дети будут кричать в агонии и рыдать? Чьи любимые будут пытаться обрести смысл жизни над трупом своего человека?