Король-Демон - Крис Банч

Возвращение Гуила на Колесо было далеко не героическим; он умер в Сидоре, окруженный отрядом телохранителей. Один раненый майсирский солдат лишь притворился убитым и забрал с собой в объятия смерти еще одного врага.

На мой взгляд, гибель этих трибунов нисколько не подорвала силы Нумантии. Самой страшной потерей оказался тот, кто остался жив, — Мирус Ле Балафре.

Я встретил его сразу после окончания битвы, спеша в арьергард, чтобы проведать Алегрию. Поздравив трибуна с победой, я поскакал дальше.

С Алегрией все было в полном порядке; под защитой Юрейских Улан она чувствовала себя словно обернутой в шкуру ягненка. Но все же девушка побледнела и похудела, и я мысленно дал себе слово хорошенько накормить ее перед тем, как двинуться дальше, и с помощью заклинания чародея или снадобья знахаря сделать так, чтобы она проспала целые сутки.

У меня перед глазами неотступно стояло лицо Ле Балафре. Серое, осунувшееся; от знаменитого огня в глазах не осталось и следа. Как только у меня появилась возможность — через два дня после битвы, после того, как мы сожгли тела наших солдат и ушли от проклятого города Сидора, — я разыскал трибуна. Он выглядел еще хуже, и я спросил, в чем дело. Разболелась одна из старых ран?

— Нет, Дамастес. Я просто устал.

— Отоспишься в могиле, — грубо пошутил я.

— Эта мысль уже не раз приходила мне в голову, — грустно кивнул Ле Балафре.

Теперь меня охватило настоящее беспокойство. Не обращая внимания на то, что сам еле держался на ногах, я постарался найти, как мне казалось, нужные слова.

— Возьми себя в руки, дружище, — сказал я. — Ты просто слишком долго не виделся с Нечией.

— Боюсь, разлука только началась.

Я умолк, не зная, что сказать. Кивнув, Ле Балафре слабо улыбнулся и попросил его извинить, так как у него много неотложных дел. Я почувствовал себя беспомощным; но, в конце концов, не могу же я держать за руку каждого солдата, даже такого незаменимого, как Мирус.

Император в дополнение к моим прежним обязанностям поручил мне командовать нумантийской кавалерией. Он предложил мне идти в авангарде наших войск, по-прежнему упорно избегая слова «отступление». Я ответил, что подчинюсь, если он будет настаивать. Но, на мой взгляд, для этой задачи больше подходил Линергес. От меня же Нумантии будет больше пользы, если я, как и прежде, буду замыкать нашу колонну.

Я исходил из предположения, что неприятель находится позади нас и может в любой момент начать наступление. Я спросил у Тенедоса, что показывает его магия, но он только печально покачал головой. Увидев мое изумление, император объяснил:

— Дело вовсе не в том, что у майсирцев так много великих чародеев. Судя по всему, азаз единственный, кто может внушить мне беспокойство. Но этих военных колдунов так много, и у каждого есть свое любимое заклинание, чтобы туманить мозги. Не успеешь сломать одно, как тотчас же натыкаешься на другое. Сломаешь второе, и тут же встречаешь третье. У меня нет ни сил, ни времени. Так что нам придется положиться на твое предчувствие. По крайней мере, это хоть что-то, — неохотно закончил он.

Было бы очень легко принять предложение императора, ибо в этом случае я бы находился во главе наших сил и не видел бы пота и крови армии, мучительно медленно ползущей вперед. Но я знал, куда призывает меня мой долг. По-видимому, это понимал и Тенедос. Проворчав, что я вечно ему перечу, он посоветовал мне проваливать ко всем чертям.

Не успели мы отойти от Сидора, как нас снова стали со всех сторон донимать негареты. Отставшие солдаты становились их легкой добычей. Разведка приносила тревожные известия — партизанские отряды были усилены подразделениями регулярной майсирской армии. Пленные говорили, что король Байран издал указ, приглашая на военную службу добровольцев, что для Майсира было неслыханно. Король обещал, что после окончания войны и изгнания захватчиков каждый, по собственному желанию вступивший в армию, будет освобожден от всех долгов и обязанностей, в том числе наследственных.

Я мысленно выругался, вспоминая, что Тенедос мог сделать то же самое, а может быть, и кое-что получше.

Лошади, запряженные в мои экипажи, были на грани истощения, хотя им был обеспечен такой же уход, как коням моих Красных Улан. После того как четыре лошади пали, отведав какой-то полузамерзшей степной травы, одну карету пришлось бросить. Мы продолжали путь.

Двенадцать лошадей с трудом тянули экипаж, с которым в обычной обстановке без труда справились бы и восемь.

По мере того как надвигалась зима, война становилась все более жестокой и страшной. Мы перестали брать пленных, так как у нас больше не было возможности кормить и охранять их.

Майсирцы действовали не менее жестоко, хотя они все же иногда брали наших солдат в плен. В основном этими «счастливчиками» были офицеры, громко кричавшие, что за них можно будет получить хороший выкуп, хотя это спасало их только в том случае, если они имели дело с жадными негаретами. Кого-то обращали в рабство, и, насколько мне известно, эти бедняги до сих пор гнут спину в сердце суэби. Остальным была уготована жестокая судьба. Негареты выяснили, что пленных нумантийцев можно продавать за несколько медяков крестьянам, которые медленно и изощренно мучили этих несчастных до смерти, что обеспечивало вечер развлечений для целой деревни.

Глаза, рассудок становились невосприимчивыми к жестокости. Я видел столько трупов, столько насилия, что у меня в памяти все слилось вместе. Осталось только из ряда вон выходящее.

Достаточно будет вспомнить один характерный эпизод. Исчез отряд гвардии, посланный на поиски съестных припасов, и я во главе дозора 20-го полка отправился узнать, остался ли кто-нибудь из них в живых. Не осталось никого.

В полудне пути от караванной дороги гвардейцы наткнулись на деревушку, уцелевшую от грабежей и пожаров. Там они нашли запасы зерна — и женщин. После того как все мужчины, которые не успели спастись бегством, были убиты, гвардейцы позабавились всласть. Расправившись с детьми, они перешли на женщин, начиная с пожилых и кончая молоденькими девушками, которых сначала насиловали, а потом тоже убивали.

В самый разгар кровавой оргии на гвардейцев неожиданно напали, и теперь наступил их черед умирать мучительной смертью. Их обезображенные, раздетые донага тела были аккуратно разложены на пропитанном кровью снегу. Отрезанные члены и мошонки гвардейцам запихали в рот.

Я сначала решил, что это было делом рук партизан, так как тела майсирок не сожгли и не предали земле. Но проводник дозора подсказал другую версию: возможно, это сделали нумантийцы. Я был потрясен, а он напомнил мне о дезертирах, отставших от своих частей, подобно стае шакалов тащившихся по следам армии. Как и шакалы, эти отщепенцы питались чем могли и когда могли.

Я приказал сжечь тела женщин и произнес над ними краткую молитву, но запретил оказывать последние почести гвардейцам. Мы уехали из мертвой деревни, оставив их трупы волкам — двуногим и четвероногим.