Инквизитор. Утверждение правды - Надежда Попова

– Или все-таки там, на той улице, были вовсе не обитатели Праги.

– Возможно. Теперь я не уверен ни в чем.

– Откуда свинья? Ведь это не щенок, не спрячешь за пазухой. Ее надо было купить или украсть заранее, где-то держать до ночи… Это конгрегаты выяснили?

– Покупок, разумеется, не было, а о кражах никто не сообщал.

– Возможно, именно не сообщали, – вздохнула Адельхайда. – Могли допустить, что при такой суете и таких событиях на украденную свинью городские власти не обратят внимания – и промолчали.

– Конгрегаты думают так же.

– Что с допросами задержанных людей? О них вам рассказывали – хоть что-то?

– Немного, – недовольно отозвался Император. – То ли самим не удалось узнать что-то существенное, то ли не желают ставить меня в известность…

– Но? – уточнила Адельхайда, заглянув ему в лицо, когда он смятенно смолк. – Что-то же они все-таки вам сказали? Что?

– Фема, – проговорил Рудольф неохотно. – Говорили, что среди устроителей обряда были люди из Фемы.

– Фема, – повторила Адельхайда. – Германские язычники, состоящие в Феме, устроили в Праге обряд отпугивания Дикой Охоты, чтобы защитить богемский город и богемских подданных от древней нечисти. Вам самому не кажется это утверждение верхом абсурда, Ваше Величество?

– Эти люди давно перестали быть теми, кем были, – возразил Император, и она снова перебила, не дав докончить:

– Да-да, поверьте, мне это известно не хуже вас. Бывшие блюстители порядка и прибежище законности ныне не более чем еще одна тайная организация, борющаяся против Империи как таковой. Те же местечковые борцы за чистоту народной самобытности, только не богемские, а германские, никакой разницы. Все их громкие суды над недосягаемыми для закона – не более чем попытка привлечь на свою сторону простой народ, которого много, который управляем и который при нужде можно использовать как слепую силу. И – да, я знаю, что это именование стали применять к себе все подряд, в том числе и богемские банды. И я знаю, что язычество упорно и нахально возрождается в их среде. Я это знаю. И не могу не воспользоваться моментом, чтобы указать на это вам, Ваше Величество. Неужто вы сами, неужто и теперь не видите, что настала пора отмежеваться от них? Ведь многие все еще продолжают полагать этих людей некой признанной вами силой. Отрекитесь от них, наконец. Провозгласите своей волей роспуск фемических судов, объявите их шеффенов вне закона, велите прекратить то, что они творят, а когда они вас ослушаются – объявите их официально и непреложно врагами Империи!

– Именно так я и собрался поступить, когда все кончится, – тихо проговорил Рудольф. – Вы были правы, госпожа фон Рихтхофен. И конгрегаты были правы. И кардинал был прав; он давно говорил мне это же самое…

– Не скажу, что это решение своевременное, вы явно затянули с ним, – вздохнула Адельхайда, – однако скажу, что верное. Лучше поздно, чем никогда.

– Но если все это известно и вам самой, тогда к чему было ваше возражение? Почему возможных участников ночного действа вы сочли именно немцами, а не здешней ветвью Фемы?

– Потому что все происходящее направлено против вас как Императора. Потому что Фема в Богемии – почти ничто, уже не пустой звук, но не столь авторитетна, как на германских землях. Потому что пока еще, все еще, она в людских мыслях соотносится именно с немцами и немецкими порядками. Это мы с вами знаем, что происходит на самом деле, что зарождается и начинается, а богемский народ не знает. А надо, чтобы узнал. Поэтому я склонна верить в то, что сказали конгрегатам задержанные жители домов, в то, что эти жители услышали ночью, а также в то, что собравшиеся хотели, чтобы это было услышано. Фемы как таковой в Богемии еще нет, ее нет здесь как всем известной организации, посему если поминается она, то это немцы. А вот теперь, когда в памяти людской закрепится ее благое дело, ее помощь в ситуации с Охотой, Фема сможет закрепляться на этой земле, укореняясь и разрастаясь. Они бьют по всем фронтам и флангам, Ваше Величество: разбивают рыцарство на богемское и немецкое, вместе с тем дробят подданных на рыцарство и простой люд, простому люду внушая при этом, что он везде одинаков – что в Германии, что в Богемии, и тем не менее дробят его тоже – на тех, кто должен «вспомнить веру предков», чья правильность подтверждается вот такими событиями, и на тех, кто остается верен Христу и Церкви. А поскольку Церковь в Империи сейчас почти под контролем Конгрегации, то любой верный сын ее становится для богемца приспешником немцев, а для немца – все равно предателем, потому что едины Конгрегация и вы – император-богемец.

Она умолкла, глядя в лицо престолодержца, хмурое, усталое, и Рудольф молчал тоже, глядя себе под ноги и не произнося ни слова.

– Рупрехт говорил мне сегодня почти то же, – отозвался он наконец. – Почти слово в слово. По его мнению, мы обложены со всех сторон. И, сдается мне, он так же, как и я, мало верит в удачный исход… Вы никогда не думали, госпожа фон Рихтхофен, что напрасно конгрегаты взвалили на себя такую ношу? Что у них ничего не получится?

– Что именно, Ваше Величество? – уточнила Адельхайда осторожно, и Император неопределенно повел рукой, словно указывая на весь окружающий мир разом:

– Всё. Что не построить нам единую Империю, не удержать от развала ту, что уже построена, что им не выстоять под напором тех сил, каковые вот так внезапно пробудились… Что грядет конец христианского мира – вы никогда не думали? Не меня и не Империи, не Конгрегации и не просто Церкви даже, а всего, что мы сейчас видим и знаем…

– Еще день назад вы были в более уверенном расположении духа, – тихо заметила Адельхайда. – Жареная свинья сумела так пошатнуть вашу веру? В Бога, Империю и себя самого?

– Если хоть половина того, что вершится в эти дни в Праге, станет твориться по всей Империи постоянно, госпожа фон Рихтхофен, боюсь, то, что я сейчас говорил, станет уже не опасениями, а явью. Рупрехт слышал, что говорят люди в Праге, видел, как живет город все эти дни, и поверьте, сотен конгрегатских агентов недостанет для того, чтобы совладать с происходящим.

– Рупрехт бывал в городе эти дни? – уточнила Адельхайда, нахмурясь. – Он не говорил мне.

– Он и мне не говорил, сказал лишь сегодня, – устало отмахнулся Император. – Что вас удивляет? Это часть его обязанностей, часть расследования…

– Все верно, – оборвала она, – однако ведь мы с ним условились, что расследование будем проводить вместе, что будем делиться друг с другом новыми сведениями и обсуждать дальнейшие шаги. Мог бы поставить и меня в известность.

– Вы все-таки женщина, – бледно улыбнулся Рудольф, на миг утратив обреченность во взгляде. – А он молодой и весьма своевольный человек. Снизойдите к укрепившимся в его разуме порядкам; он и без того, я думаю, переступил через многое, приняв вас почти как равную. Кроме того, он и в этом, как во всем прочем, сам по себе; Рупрехт и в бою таков, и в быту, и потому, быть может, до сей поры не обзавелся друзьями ни с кем из моего рыцарства. Душой компании его назвать нельзя.