Третий путь …к рабству - Андрей Пионтковский

Но он, видимо, ещё не подозревает, что и сам спускается в свой персональный ад конца режима.

28 февраля 2013 года

60 лет назад миллионы советских людей услышали из своих репродукторов, а самые зажиточные из москвичей и из своих телевизоров удивительные слова — дыхание Чейн-Стокса. Несколько месяцев прошедших от знаменитого выступления Сталина на первом пленуме ЦК, избранного XIX-ым съездом ВКП (б), до его же дыхания Чейн-Стокса — один из наиболее загадочных и драматических периодов советской истории.

Два самых эффективных менеджера и два самых жестоких палача режима — Сталин и Берия — отчетливо понимали, что холодную войну СССР выиграть не в состоянии. Холодная война лишала ядерную державу, которую они возглавляли, возможности реализовать в полной мере свое главное и бесспорное преимущество над противником — нулевую ценность человеческой жизни.

Из этого знания, полного печали, они сделали радикально противоположные выводы. Сталин намерен был перевести холодную войну в горячую фазу. Две задуманных им масштабных спецоперации внутри страны должны были ей непосредственно предшествовать. Речь на пленуме 16 октября 52-го анонсировала новую тотальную зачистку партийной верхушки, которая на грядущих процессах должна была признаваться в связях с американской, английской, израильской, западногерманской и всеми другими иностранными разведками.

13 января хозяин был ещё более откровенен. Статья в «Правде» о еврейских врачах-убийцах, носившая неповторимый отпечаток его собственного пера, предвещала не только средневековый погром внутри страны:

Разоблачение шайки врачей-отравителей является сокрушительным ударом по американо-английским поджигателям войны. Поймана и обезврежена их агентура. Перед всем миром вновь предстало истинное лицо рабовладельцев-людоедов из США и Англии.

Советский народ с гневом и возмущением клеймит преступную банду убийц и их иностранных хозяев. Презренных наймитов, продавшихся за доллары и стерлинги, он раздавит, как омерзительную гадину. Что касается вдохновителей этих наймитов-убийц, то они могут быть уверены, что возмездие не забудет о них и найдет дорогу к ним, чтобы сказать им свое веское слово.

До Чейна-Стокса оставалось 48 суток. Большинство историков и литераторов, пишущих о событиях тех дней, сходятся на том, что решающую роль в них сыграл Берия. Он один среди парализованной животным страхом высшей номенклатуры нашел в себе волю и решимость бороться за свою жизнь. Это правда, но не вся правда.

Берия сражался со Сталиным не только за свою жизнь и свою власть. Он сражался и за то государство, полновластным властителем которого он видел себя после смерти Сталина. Человек жестокий, циничный и властолюбивый, он в то же время обладал редким для той эпохи и той среды пониманием положения и стратегических задач страны.

У Берии была масштабная для своего времени программа реформ, которую он энергично начал осуществлять в 100 дней своего недолгого правления. (См. «Лаврентий Берия. 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы.» Под ред. акад. А. Н. Яковлева. М.1999)

Во внешней политике — объединение Германии как нейтрального, демилитаризованного государства. Что означало бы историческое окончание холодной войны и бесполезной изнурительной конфронтации с Западом. Но не на психологическом фоне унизительного поражения, как это случилось в конце концов через 37 лет а, наоборот, укрепляя ещё сохранявшийся в мире авторитет СССР как победителя гитлеровского фашизма.

Во внутренней политике — освобождение политзаключенных, начиная с «врачей-убийц», пресечение беззаконий репрессивного аппарата, перенос реальной власти в правительство технократов, а в перспективе ликвидация системы аппаратной партийной власти.

В области национальных отношения — деволюция власти в сторону увеличения прав союзных республик. Эта упреждающая мера могла бы продлить жизнь Советского Союза как действительно добровольного объединения народов.

Счастливо избежавшей сталинской зачистки партийной номенклатуре программа Берии, дававшая стране некий шанс на обновление, показалась слишком радикальной. Она устранила реформатора и ограничилась оттепелью.

Хрущевская оттепель 53–56 годов провозгласила своего рода первую Хартию вольностей номенклатурных баронов. Освободив политзаключенных, чуть-чуть приоткрыв страну и введя минимальные свободы, номенклатура закрепила свое право на жизнь, гарантии не быть превращенной в любой момент в лагерную пыль очередным диктатором. Как отмечала тогда с чувством глубокого удовлетворения газета «Правда», «в партии воцарилась атмосфера бережного отношения к кадрам».

«Бережное отношение» включало и скромное обаяние таких буржуазных ценностей, как цековский (обкомовский) распределитель, пыжиковая шапка, казенная дача, один раз в год — путевка в цековский (обкомовский) санаторий в Сочи и т. д. Самые дерзкие разрешали себе еще немножечко подворовывать.

Эти тихие радости продолжались лет тридцать, пока не подросли молодые комсомольско-гэбэшные волки, уже чисто конкретно представлявшие себе стандарты западного элитарного потребления, и не потребовали для себя гораздо более «бережного отношения». Они и стали движущей силой перестройки, триумфального термидора коммунистической номенклатуры.

Каковы бы ни были личные устремления отца перестройки (вряд ли он даже сегодня сможет их внятно артикулировать), объективно она стала стартом гигантской операции по конвертации абсолютной коллективной политической власти номенклатуры в громадную личную финансовую власть ее отдельных представителей. Заключительным её этапом (уже в наши дни) стало возвращение ими и абсолютной политической власти.

Сменилась коммунистическая доктрина. Но сохранилась непотопляемая номенклатура, а все та же реальность антропологического разрыва между элитой и народом, между барином и мужиком стала даже еще более наглядной. Существование двух Россий — России Пикалева и России Рублевки, хмуро смотрящих друг на друга на телевизионных экранах, — это тот же фундаментальный раскол, который был порожден «модернизацией» Петра, а затем воссоздан «модернизацией» большевиков. Только в отличие от русского барина XIX века, воспитанного на классической русской литературе и испытывавшего комплекс вины перед мужиком, рублевские читают исключительно гламурных авторов и потому никаких комплексов не испытывают.

Осуществились все золотые мечты партийно-гэбистской номенклатуры, которая и задумала перестройку в середине 80-х годов. Чего она достигла в результате 25-летнего цикла? Полной концентрации политической власти, такой же, как и раньше; громадных личных состояний, которые тогда были для них немыслимы, и совершенно другого стиля жизни (что в Куршевеле, что на Сардинии).

И самое главное — как правители они избавились от какой-либо социальной и исторической ответственности. Теперь им уже не нужно хором выть: «Цель нашей жизни — счастье простых людей». Их уже тогда тошнило от этого лицедейства. Теперь они сухо повторяют, что цель их жизни — это «продолжение рыночных реформ» и «величие России», хотя никто из них сам в это не только не верит, но и не знает, что это такое. 97 % либеральнейшей аудитории «Эха Москвы» убеждены, что в России нет свободной рыночной экономики.