Снежное видение. Большая книга рассказов и повестей о снежном человеке - Михаил Фоменко

— Он может быть лучшим из кинооператоров и превосходным братом, судя по тому, что вы сопутствуете ему, но я вам советую поговорить с ним и убедить его покинуть нас.

Подавленная тоном геолога, Граня пообещала:

— Хорошо… я ему скажу… Мы уедем…

Она повернулась, чтобы уйти, но геолога, по-видимому, тронул жалкий вид девушки:

— Постойте… Прошу вас понять меня. Я не имею чего-либо против вас…

Недовольный собой, он тотчас переменил тон и угрюмо закончил:

— Одним словом, я все сказал и, надеюсь, могу быть спокоен, что завтра же с рассветом вы с братом уедете!

— Да… — чуть слышно проговорила Граня, — можете быть уверены.

Обеспокоенный отсутствием сестры, Телятников отставил аппарат. Но вот Граня вернулась, и он торопливо расстелил брезент в машине.

— Укладывайтесь, моя Русалка. Завтра на рассвете в путь.

— Скажи, — нерешительно спросила Граня, — не замечаешь ли ты, что здесь недовольны….

— Что ты! — перебил Телятников. — Превосходные люди! Какие могут быть разговоры? Поедем дальше. Они будут очень рады. Если станет скучно, повернем обратно. А пока — ехать и ехать! А, как ты думаешь?

Граня взглянула в сторону Висковского и неожиданно для себя самой заявила:

— Конечно!.. Я вполне согласна с тобой.

Утром Висковский, зайдя в майхан профессора, застал Джамбона за странным занятием. Стоя на коленях, изгибаясь перед осколком зеркала, профессор, ворочая шеей, прилаживал воротник и туго повязывал галстук.

— К чему это, профессор? — поразился геолог. — В степи?..

Джамбон оглянулся и многозначительно прошептал:

— Среди нас дама.

С восходом солнца двинулись в путь два автомобиля. Граня сидела, опустив голову, стараясь не встречаться взглядом с Висковским, зато Телятников чувствовал себя превосходно.

* * *

На следующий день трава постепенно уступила мертвому пространству, мелкому гравию, и Джамбон, завидев на горизонте осыпающиеся бугры, похожие на горбы лежащих верблюдов, провозгласил:

— Прощайтесь, друзья, с благодатными травами. Конец Цао-ди! Древние китайцы, — разъяснил он, — называли страну монголов Цао-ди — Травяная земля.

Голые, потрескавшиеся плиты отсвечивают на солнце, искрятся волнистые песчаные дюны. Но вот пейзаж резко переменился, и камни затерялись в глубоких сыпучих песках. Неподвижные пышные белые облака, словно изнывая от зноя, стояли над желтыми барханами. Час от часу путь становился трудней. И в жаре, достигавшей шестидесяти градусов, все выходили из застрявшего в дюнах автомобиля. Телятников оставлял свой «додж» и помогал Висковскому подталкивать тяжелый «бьюик». Джамбон в таких случаях выскакивал на ходу и, не выпуская из руки трости и сжимая маленькие кулаки, надув щеки, изо всех сил толкал и толкал машину.

В течение четырех дней путешественники, против ожидания, успешно проехали четыреста пятьдесят километров.

Однажды перед заходом солнца профессор, пытливо изучавший карту, внезапно приказал Ли Чану свернуть на восток. Висковский не возражал, терпеливо ожидая разъяснения причины отклонения с пути. В сумерках среди песков показались каменные валуны.

— Любезный мой друг, вы простите старика, — сказал Джамбон, — но было бы неслыханным преступлением не посетить мировых памятников…

Джамбон, виновато пряча глаза, слез с машины и отправился к камням. Висковский и Телятников последовали за ним. Как и следовало ожидать, на камнях оказались древние надписи.

— Бичик! Письмена! — восхищенно воскликнул профессор.

На этот раз и Висковский с Телятниковым пришли в изумление. По гладким глыбам камней извивались настолько четкие письмена, что, глядя на них, казалось, будто вчера их высек острый резец.

— Здесь в 1624 году, — объявил Джамбон, — князь и поэт Цокто-Тайчи диктовал свои мысли, настроения, и слова его выбили на камнях. Он вспоминал воспитавшую его женщину Холовуту и, из далекого похода выражая ей свои чувства, повелел на века надписать на камнях следующее. — И Джамбон с пафосом прочел то, что было вырезано на камнях: — «В год белой курицы, осенью 21-го числа первой осенней луны, Цокто-Тайчи выехал на своем могущественном коне на гору, что на северной стороне Це-церлика, Хангайского хребта. Он поднялся на вершину и стал обозревать… Посмотрел на восток и опечалился и, плача, произнес…»

Взволнованный Джамбон про себя пробормотал слова, обращенные к Холовуту, и тихо закончил:

— «Говоря, он заплакал, и его слова запомнили и записали через четыре года, в год мыши, 18-го числа новой луны, Паж Данчин и Богатырь Хаен, и на скале высекли…

Паж Данчин и Богатырь Хаен, — все более и более воодушевляясь, читал профессор, — в ознаменование славы Хана высекли эту надпись спустя 464 года после рождения Чингис-хана. Год рождения Чингис-хана — год водяной лошади…

В великий белый день, — закончил Джамбон, — на скале, подобной яшме, они написали слова Цокто-Тайчи!»

Так множество раз во время путешествия профессор приказывал своему верному Ли Чану сворачивать в сторону и находил старинные памятники, надгробия, курганы. Многое узнали его спутники из того, что до сих пор было неизвестно.

Так, на одном из курганов профессор насчитал восемнадцать высоких камней.

— На этом месте, — объяснил он, — похоронен могущественный воинственный хан. Он покорил восемнадцать подобных себе ханов и князей!

Не прошло и двух дней, как Телятников окончательно покорил старика-ученого. Найдя старинное, полузасыпанное песками надгробие, профессор, не смея задерживать машины, с искренним вздохом уселся на свое место, разрешая Ли Чану ехать дальше.

— Алмасские горы зовут нас, — сказал он, — иначе я бы здесь провел не менее трех дней и ночей и до конца своих дней запечатлел бы эти чудесные памятники.

— Уважаемый профессор, — воскликнул из своего «доджика» Телятников, — если вам угодно, вы эти гробницы будете всегда иметь под рукой!

— Как так? — нахмурился Джамбон. — Я ценю ваше остроумие, милый юноша, но… будьте снисходительны к старику, который видит пленительные изваяния в последний раз в жизни.

— Вовсе нет! Вы их будете видеть каждый день. Я нащелкаю вам сколько угодно этих Чингис-ханов!

И Телятников во всех видах заснял надгробье.

Джамбон был вне себя от радости.

— Какое счастье, — сказал он Висковскому, — что к нам присоединился этот обаятельный молодой человек!

С течением времени Висковский должен был прими-риться с присутствием кинооператора. Веселый Телятников в самые тяжелые минуты путешествия своей беспечностью поднимал настроение, охотно помогал вытаскивать «бьюик» из песков; его же маленький «додж» ни разу не застревал. Но Граня сильно беспокоила геолога. Чувствуя какую-то непонятную симпатию к молчаливой девушке, Висковский принимал это чувство за жалость и досадовал на себя.

Сестра Телятникова ничем не давала знать о себе, и чем тише она себя вела, тем более ее поведение вызывало досаду у геолога.

Желтая пустыня встретила путешественников нестерпимым зноем. В лицо веяло духотой и сильным, сухим жаром раскаленных песков. Под солнцем пустыни Граня быстро загорела, и на смуглом лице ее голубые глаза засветились еще более