Сибирь - Георгий Марков

А их тут много: в Пышкиной Троице, в Казанке, в Митрофановке, в Малой Жирове… Амбары все военною ведомства. Вот мужики-то и всполошились. В бега, значит, ударились. Хотят пересидеть здесь тревогу. И так скажу вам: правильно всполошились. Ехать в чужие села для такой службы только самый последний подлец согласится. Незавидная работенка! Да и не безопасная.

Могут ведь такой охране и голову свернуть. Видали, какая забавная история приключилась?!

Лукьянову явно был по сердцу поступок кусковских мужиков, решивших оказать полицейским властям сопротивление. Он рассказывал обо всем бодрым голосом и с довольным смешком.

Акимов слушал Лукьянова и думал про себя: "Уж это ли не свидетельство роста антивоенных настроений?!

И где? В самой глубине Сибири, в таежной глухомани.

Тут, возможно, люди ни одного большевистского слова не слышали, а действуют прямо по-большевистски. Прав Ленин, тысячу раз прав, когда он утверждает, что нашим идеям сама действительность будет расчищать путь".

Приподнятое настроение Лукьянова передалось и Акимову.

— Ну как там мужики, принимают нас на ночевку? — спросил он.

— Да что вы! Сами, говорят, потеснимся, а гостю место найдем. Как же можно иначе?

— Раз так — двинулись, Степан Димитрич, — сказал Акимов, не испытывая никаких опасений, что тут может произойти у него какое-нибудь осложнение.

Мужики толпились возле избы. Даже те из них, которые были в избе на отдыхе, поднялись, чтобы повидать Лукьянова с связчиком. Одни знали Степана как рыбака и охотника, другие — как проводника экспедиции Лихачева и партии управления путей сообщения.

Около навеса горел костер. Многие мужики сидели на сутунках и чурбаках, курили возле огня, присев на корточки, переговаривались. Теперь уже не так громко, как до прихода Лукьянова.

Акимов окинул взором мужиков. Сумерки уже надвинулись, но были еще не настолько густыми, чтобы не различать лиц людей, их одежду, обутку, уловить возраст.

С первого взгляда Акимов определил, что собрались тут люди немолодые. На него смотрели бородатые, морщинистые лица, с отпечатком трудной жизни, которая выпала на их долю. Мелькнули три лица помоложе.

Это бывшие солдаты. Один из них был без руки, второй — на деревянной ноге, а у третьего снаряд скосил подбородок и на щеках лежали красные рубцы, не успевшие еще по-настоящему зажить. Одежда на мужиках была пестрой. Несмотря на морозы, некоторые одеты не в полушубки, а в зипуны, а двое из бывших солдат — в подрезанных шинелях.

— Проходи, Степаха, с гостем в избу. Там все-таки можно скорее обогреться, — хрипатым голосом сказал мужик в зипуне, несколько отделившись от остальных.

— Ты не хлопочи, Иван Егорыч. Мы ведь не замерзли. На ходу-то знаешь как греет, — ответил на приглашение хозяина избы Лукьянов.

— А все ж таки… Проходи, земляк, будь у нас как дома, — обратился Иван Егорыч к Акимову, и тот заметил, что мужик ощупывает его глазами с ног до головы.

— Не беспокойтесь, спасибо, — сказал Акимов и развязал постромки лыж, поставил их стоймя, рукавицей обтер меховую обшивку, потом воткнул в сугроб.

— Чай я сейчас подогрею, уха тоже осталась. Заходите. — Хрипатый Иван Егорыч распахнул дверь избы, пропустил гостей вперед.

В избе было душновато. Воздух провонял самосадом.

Но стены еще не успели высохнуть от смолы, и ее освежающий аромат перешибал все другие запахи. Потрескивал в баночке жировик с круглым фитильком из ваты.

— Хлебца, земляки, у нас нету, а вот сухари, пожалуйста, — угощал Иван Егорыч гостей, выставляя на стол ведерный котелок с остатками ухи и пузатый медный чайник.

— Как рыбалка, Иван Егорыч? Ловится, нет? — приступил к расспросам Лукьянов, стараясь заранее отвести вопросы хозяина избы от себя и от Акимова.

Хрипатым голосом, откашливаясь с натугой, Иван Егорыч пустился в подробности промысла. Ловилось плохо, и не потому, что оскудела река. Наоборот, рыбы стало больше, но вот снасть за эти годы поизносилась.

Надо обновить и самоловы и переметы. Дело вроде очевидное, а сделать это нелегко. В городе настоящих стальных уд ни за какую цену не найдешь. Перестали делать фабричную бечеву, исчезла также дель из беленой льняпой и конопляной нитки. Охотничьему ремеслу тоже труба пришла. Порох, дробь, пистоны можно добыть только из-под полы и по такой цене, что каждый выстрел чуть не золотом оборачивался.

Акимов слушал Ивана Егорыча молча, делая впд, что он увлечен едой. Лукьянов согласливо поддакивал, так как беды, о которых говорил старый чулымский рыбак, хорошо были известны ему по собственному опыту.

Пока Иван Егорыч рассказывал, в избу поодиночке стали входить мужики. Вскоре они заполнили избу от стола до самого порога, прислушиваясь к беседе, в которой, собственно говоря, принимали участие двое — Иван Егорыч и Лукьянов. Мужики сидели, сгрудившись на скамейке и нарах, стояли, опершись на дверные косяки. Кто как мог и как позволяли условия.

Когда хрипатый голос Ивана Егорыча умолк, послышался незнакомый голос безрукого солдата.

— Видать, дядя Степан, твой связчик — городской человек, — сказал он и уставился на Акимова. — Небось знает, как там война-то. Скоро ли замирение-то будет?

Лукьянов растерянно посмотрел на Акимова.

— Как, Гаврил Гаврилыч, можешь или нет что сказать? У кого что болит, тот про то и говорит, — призывая Акимова сдержанной улыбкой к снисхождению за любопытство мужиков, проговорил Лукьянов.

"Нет, брат, как ты ни выряжайся под голубицу, — беркута по полету узнают", — с беззлобной улыбкой подумач о себе Акимов.

— Сообщений с фронта давно я не читал. Сколько уж мы с тобой, Степан Димптрич, колесим тут по рекам-то? Но дело не в сообщениях. У войны нет другого исхода, как захлебнуться в крови народа. А у России один выход сбросить царизм…

Акимов взглянул на мужиков и понял: нет сейчас на свете ничего другого, что так глубоко задевало крестьянство, как война, положение России, ее ближайшее будущее. Мужики, казалось, дыхание затаили. Цигарки и трубки пригасли. В такой момент никто не рисковал даже курить. За потягиванием дыма, шлепаньем губами о чубуки можно было упустить какие-то важные слова этого чрловека гз управления путей сообщения, как его представил Лукьянов. Но, впрочем, насчет путей сообщения немногие верили. Видели, что этот городской человек совсем-совсем иной хватки. Не сильно-то заставишь техника путей сообщения пешком чертомелить по несчитанным таежным далям. Да и на что технику путей сообщения реки в зимнее время, когда они скрыты подо льдом и снегом? Что он тут увидит, что поймет?

Хоть и ловок Степаха Лукьянов, славен и знаменит своими охотничьими делами, а тут его придумка слабовата, прямо скажем, для дураков. Ну а кусковские мужики сроду дураками не бывали, их провести на мякине просто немыслимо. Они сами кое-что знают про тайные дела борцов с царизмом. В Старой и Новой Кусковых десятка полтора дворов Тройских, Кубицких, Яблоньских, Броневских. Это все дети польских повстанцев шестьдесят третьего года, нашедшие приют среди коренных сибирских чалдонов. Свежи еще в памяти воспоминания о том времени, когда тысячи поляков по зловещей царской милости были выброшены в суровую Сибирь на произвол судьбы. Не окажи им тогда местные жители помощи, не протяни руку сочувствия, исчезли бы с лица земли бесследно не только сами польские повстанцы, но и дети и внуки их.