Искушение фараона - Паулина Гейдж

– Он уехал в Коптос, – безжизненным тоном повторил он. – Его терзает какая-то навязчивая идея, что именно там он сумеет разузнать о тебе всю правду, и это – его главная цель. – Она так долго молчала, что Хаэмуас засомневался, слышала ли она вообще его слова. – Табуба, – позвал он.

Она медленно повернулась, словно бы опасаясь увидеть за своей спиной нечто ужасное, и он заметил, как сильно она побледнела. Она ломала пальцы, не обращая внимания на тяжелые кольца, глубоко вонзающиеся в кожу.

– Он привезет не более чем подтасованные факты, – произнесла она едва слышно. – Он твердо решил очернить меня в твоих глазах.

– Я совершенно перестал их понимать, – раздраженно сказал Хаэмуас. – Нубнофрет, которая так четко знает свои обязанности, без тени сомнения покидает меня. Гори превратился в безумца. И даже Шеритра проявляет такую заносчивость, такое дерзкое упрямство. Боги карают меня, а я даже не знаю, за какую провинность!

На лице ее мелькнула тень загадочной улыбки.

– Ты всегда слишком им потакал, Хаэмуас, – сказала она. – Они избаловались, привыкнув считать себя центром твоей жизни. Тогда как для прочих мужчин на первом месте прежде всего интересы государства, а не семьи, для тебя главной радостью жизни было утоление их желаний и прихотей, вот они и вышли из повиновения. Гори, в сущности… – Она замолчала, и он заметил, что в глазах ее светится страдание.

– Тебе известно нечто такое, о чем ты умалчиваешь, – сказал Хаэмуас. – Никогда эти твои прекрасные губы, Табуба, не произносили ни единого слова осуждения против моего семейства, разве что когда я сам силой вытягивал у тебя признание. Так что тебе известно о Гори?

Медленными шагами она подошла к нему, ее бедра покачивались в невольном призыве. Она остановилась на таком расстоянии, чтобы он не мог коснуться ее рукой.

– Да, мне и в самом деле известно нечто ужасное про твоего сына, – произнесла она тихим голосом. – Сейчас я все расскажу тебе, но по той лишь причине, что с каждым днем возрастает мой страх за собственную безопасность и за участь нашего нерожденного дитя. О, прошу тебя, Хаэмуас, обещай мне, что потом не станешь возлагать вину на мои плечи!

– Табуба, – произнес он раздраженно, – я люблю тебя одну. Мне дорого в тебе все, даже твои мелкие ошибки и промахи. Говори. Что тебя тревожит?

– Ты ведь не станешь верить тому, что он расскажет тебе, вернувшись из Коптоса?

– Нет, – заверил ее Хаэмуас. – Ни единому слову.

Он настолько непримирим в своей ненависти, – начала она тихим голосом, так что ему пришлось наклониться к ней ближе, чтобы хорошо слышать, – что не остановится даже перед убийством. – Она взглянула ему прямо в лицо, ее глаза были полны отчаяния, а губы дрожали. – Он взял меня силой, Хаэмуас. Это произошло тогда, когда он узнал, что мы собираемся пожениться. Он приехал ко мне, чтобы побеседовать, как он сам сказал, и стал меня домогаться. Когда я отказала ему, объявив, что люблю тебя и что мы скоро поженимся, он совсем потерял голову. «Разве тебе не придется больше по вкусу юная плоть, Табуба, а не какой-то старик, сражающийся с подступающим возрастом?» Так он мне сказал, а потом… потом… – И она закрыла лицо руками. – Мне так стыдно! – воскликнула она и разразилась слезами. – Поверь, Хаэмуас, я ничего не могла сделать! Я хотела позвать на помощь слуг, но он зажал мне рот рукой. «Только крикни, и я убью тебя!» – пригрозил он, и я ему поверила. Он был вне себя, совсем одичал, мне даже кажется…

– Что? – простонал Хаэмуас. Он в полном отчаянии озирался вокруг, его взгляд замирал то на одном, то на другом предмете, но он не мог побороть в себе крепнущего чувства предательства, как не мог побороть и стремительно нарастающую ярость.

Табуба упала на пол, спрятав лицо в распущенных волосах, потом пальцами она словно бы принялась рыть землю, которой и посыпала себе голову – традиционный жест горя и отчаяния.

– И теперь я даже не знаю, от кого жду ребенка! – выпалила она. – Я молю, чтобы его отцом был ты, Хаэмуас, я молюсь об этом каждую минуту!

Хаэмуас медленно поднялся на ноги.

– Тебе не о чем тревожиться, Табуба, – сказал он глухим голосом. – Будь спокойна и за себя, и за наше нерожденное дитя. Гори преступил все возможные границы, оскорбил любые чувства, которые я мог питать к нему как отец, и он понесет достойное наказание.

Она подняла к нему глаза. Ее лицо было мокро от слез.

– Ты должен его убить, Хаэмуас, – еле слышно выдавила она. – Он не успокоится, пока не совершит надо мной справедливое, как он считает, возмездие. А я так его боюсь! Убей его!

В душе у Хаэмуаса какая-то слабая частичка его существа, последний остаток разума возопил: «Нет! Нет! Это все обман! Вспомни, каким он был хорошим и добрым, как улыбался, как всегда был готов прийти тебе на помощь! Как вы вместе работали, как подолгу беседовали, как проводили вечера за чашей вина, какая была между вами близость, какие гордость и любовь светились в его глазах…» Но возобладала не эта, а более сильная часть его души, покорившаяся власти Табубы.

Он подошел к ней и притянул ее разгоряченную голову себе на грудь.

– Мне ужасно жаль, что моя семья причинила тебе такие страдания, – проговорил он, зарывшись лицом в ее волосы и закрыв глаза. – Гори не заслуживает того, чтобы жить. Я об этом позабочусь.

– Мне ужасно жаль, Хаэмуас, – проговорила она сдавленным голосом, не поднимая головы от его груди, и он почувствовал, как ее рука пробирается к нему между ног.

Шеритре снился сон. Словно бы над ней склонялся Хармин, его волосы были перевязаны алой лентой, а исходящий от его кожи мускусный теплый аромат будил томное желание. «Откинь простыни и впусти меня, – шептал он. – Это я, Шеритра, это же я. Я здесь». Она смотрела на его лицо, тускло освещенное ночной лампой, она медленно поднимала к нему глаза, в которых светились нежность и любовь. Однако что-то не так. На глазах его улыбка менялась, в лице Хармина проступали какие-то хищные, кошачьи черты. Его зубы вдруг вытянулись, заострились, лицо сделалось серым, и она, охваченная приступом ужаса, вдруг поняла, что над ней склоняется шакал. Вскрикнув, она проснулась и сразу поняла, что еще ночь, что весь дом погружен в глубокий предрассветный сон и вокруг все спокойно, а Бакмут тихонько трясет ее за плечо.

– Царевна, приехал твой брат. Он здесь, – говорила девушка, и Шеритра провела дрожащей рукой по лицу.

– Гори? – переспросила она, осознавая, что вся в поту. – Он вернулся? Впусти его, Бакмут, да принеси какой-нибудь еды и чего-нибудь выпить. Поспеши.

Девушка кивнула и быстро скрылась в темноте.

Шеритра бросила взгляд на ночник. Бакмут, похоже, только что подрезала фитиль, и аккуратный маленький язычок желтого пламени – само воплощение разума и света – рассеивал ночную тьму, сгустившуюся вокруг ее ложа. Шеритра, теперь уже окончательно проснувшись, села поудобнее на постели и в тот же миг заметила позади лампы какое-то движение. Из темноты вышел Гори. Он тяжело опустился рядом с ней на постель. Шеритра подавила испуганный крик, готовый сорваться с ее губ. Он стал таким тощим, что ребра выпирали наружу, а голова у него все время тряслась. Волосы, когда-то густые, яркие и пышущие здоровьем, спадали теперь ему на плечи рваными прядями, а глаза, обращенные к ней, глубоко запали, они были тусклыми, как у древнего старика.