Гений. Жизнь и наука Ричарда Фейнмана - Джеймс Глик

Осенью 1971 года Фейнман получил письмо, в котором говорилось, что его манера выражаться «поддерживает сексистские и шовинистские идеи». Ему припомнили анекдоты, которые он любил рассказывать. Например, об ученом, который «пошел на свидание с девушкой на следующий вечер после того, как понял, что в звездах происходят ядерные реакции. Она говорит: “Смотри, как чудесно светят звезды!” А он отвечает: “Да, и в данный момент я единственный человек во Вселенной, который знает, почему они светят”».

Автор письма, некий (или некая?) Э. В. Ротштейн, приводил еще один пример — анекдот про женщину за рулем — и просил не дискриминировать женщин в науке. В ответ Фейнман решил не церемониться.

«Дорогой Ротштейн, — написал он, — отстаньте! Р. Ф. Фейнман».

В результате на конференции Американского физического сообщества группа женщин из Беркли устроила демонстрацию: они несли транспаранты и раздавали брошюры, озаглавленные «Тест на рецепторы прогестерона» и адресованные «Ричарду Ф. (сокращенное от “фуфло”) Фейнману».

Хотя в 1960-е женское движение стало набирать обороты, наука оставалась территорией, закрытой для женщин. Численное превосходство сохранялось за мужчинами; они доминировали и в научной риторике. На женщин приходилось менее двух процентов дипломов физических факультетов, выданных по всей стране. Калтех нанял первую женщину-преподавателя лишь в 1969 году, причем в штат ее взяли только в 1976 году, после того как она добилась этого через суд. (К удивлению и недовольству некоторых своих коллег, Фейнман встал на ее сторону; он провел с ней в кабинете немало приятных часов, декламируя стихи наподобие «Я женщину знавал…» Теодора Рётке: «Волненьем тела время измеряю…»). Как и у большинства физиков, у Фейнмана было немного коллег женского пола. Он считал, что относится к ним как к равным, и они с этим соглашались. Какие еще к нему могли быть претензии?

Демонстранты из Беркли откопали его анекдоты о женщинах за рулем, но упустили из виду другие рассуждения, в которых, как правило, ученый был мужского пола, а природа, ожидающая проникновения в ее тайны, — женского. В своей нобелевской лекции Фейнман вспоминал, как влюбился в свою теорию: «Подобно тому, как мы увлекаемся женщиной, если не знаем о ней слишком много, не видим ее недостатков». И заключал: «Что же произошло с той теорией, в которую я влюбился в молодости? Она превратилась в старушку, утратившую свою былую привлекательность; теперь при виде ее сердца молодых не замирают, как прежде. Но о ней, как и о любой старушке, можно сказать много хорошего: она была отличной матерью и родила много прекрасных детей».

В 1965 году, когда он произносил эту речь перед большой аудиторией, состоявшей из мужчин и женщин, никто не счел ее оскорбительной и не услышал в ней политического подтекста. В 1972 году на злосчастной конференции Фейнману удалось разрядить обстановку, когда он поднялся на кафедру и заявил: «В наши дни в мире физики существует предвзятое отношение к женщинам. Это абсурд, и от таких бессмысленных предубеждений нужно избавляться. Я люблю физику и всегда желал лишь одного — разделить радость научного познания с другими людьми, которые способны ее понять, неважно, мужчины они или женщины». Этим словам зааплодировали многие участницы заседания. Однако в 1985 году некоторые феминистки снова провозгласили его символом мужского господства в физике. В реальной жизни все было сложнее: одна из преподавательниц Калтеха, вполне себе здравомыслящий профессионал, втайне призналась едва знакомому человеку, что Фейнман даже в шестьдесят лет остается самым сексуальным мужчиной, которого она знала за всю свою жизнь. Жены его коллег злились на мужей за то, что те обожают Фейнмана и не замечают его недостатков. А между тем статус женщин в физике оставался практически неизменным.

Кроме того, как бы он ни храбрился, но его задевала критика, периодически раздававшаяся в адрес «Вы, конечно, шутите». Фейнман понимал, что некоторые физики, знавшие его с юности, были разочарованы представленным в книге автопортретом, изображающим больше шутника, чем ученого. Мемуары обидели и шокировали многих его старых друзей одного поколения с Хансом Бете, хотя тем нравилось почти дословно повторять фейнмановские истории о себе, как будто они сами их придумали, — настолько глубоко отпечатывался в сознании людей голос Фейнмана. Другие, напротив, увидели в книге все то, за что его так любили. Филип Моррисон писал в журнале «Научный американец»: «Как правило, мистер Фейнман не шутит; шутим мы, те, кто придумывает ритуалы и лицемерные стандарты и делает вид, что нам не все равно. Это рассказ об очень умном человеке, который прежде всего честен и способен называть вещи своими именами». Фейнман укорял тех, кто называл книгу его автобиографией. На полях одной черновой рукописи, посвященной истории современной физики частиц, он написал: «Не автобиография. Нет. Просто сборник анекдотов». А прочитав фразу, в которой автор описал его как «на удивление трагичного шутника» (речь шла о периоде Лос-Аламоса), он гневно нацарапал сбоку: «Едва ли вы когда-нибудь поймете, кем я на самом деле был в тех обстоятельствах».

В 1958 году, не прошло и четырех месяцев с момента запуска первого в мире спутника, американцы вступили в соревнование, названное впоследствии космической гонкой. 31 января с мыса Канаверал во Флориде стартовал первый спутник из серии «Эксплорер». Он весил не больше дорожной сумки, а на орбиту его вывела четырехступенчатая ракета «Юпитер-С», которая была надежнее военно-морских ракет «Авангард», взрывавшихся при взлете. «Эксплорер-1», как и советский спутник, посылал на Землю радиосигналы.

Через пять месяцев за ним последовал «Эксплорер-2». На этот раз на борту разместили детектор космических лучей, что увеличило массу спутника до 14,5 килограмма. За процессом запуска следила команда военных под начальством Вернера фон Брауна, матерого ветерана нацистской ракетной программы в Пенемюнде. Аппарат воспарил к небесам и скрылся в облаках. Рокот двигателя затих; его сменил нарастающий радиосигнал спутника, транслирующийся на приемник. Казалось, все идет по плану. Через полчаса после запуска уверенные в успехе военные провели брифинг для прессы.

Тем временем в другой части континента, в Лаборатории реактивного движения в Пасадене, служившей для армии главной базой ракетных исследований, команда ученых пыталась отследить траекторию движения спутника. Они использовали компьютер IBM 704 — капризное устройство, занимавшее целую комнату. Для наблюдения за перемещением в небе жестянки, которую толкала вперед военная ракета, они вводили имеющиеся у них скудные данные: частоту радиосигнала, которая ввиду эффекта Допплера варьировалась в зависимости от изменения скорости полета; время исчезновения с экранов радаров на мысе Канаверал; сведения, полученные со станций слежения. Сотрудники лаборатории знали, что малейшая неточность в данных при вводе влекла за собой огромные разночтения на выходе. Глава исследовательского отдела лаборатории, молодой ученый Альберт Хиббс, пожаловался на эту проблему своему бывшему научному куратору из Калтеха. Им оказался Фейнман.

Фейнман поспорил, что сможет вычислить результат быстрее компьютера, если ему будут предоставлять те же сведения в то же время. В 13:28, когда «Эксплорер-2» оторвался от взлетной площадки, Фейнман сидел в конференц-зале Лаборатории реактивного движения в окружении штатных сотрудников, спешно сортировавших данные для компьютера. В зал вошел тогдашний президент Калтеха Ли Дюбридж; он замер от изумления, увидев там Фейнмана (а тот лишь огрызнулся: «Уходите, я занят»). Через полчаса работы Фейнман заявил, что, согласно его расчетам, ракета упала в Атлантический океан. Встал и уехал на выходные в Лас-Вегас. Тем временем в лаборатории все еще пытались получить из компьютера четкие данные. Сотрудники станций слежения на Антигуа и в Иньокерне убеждали себя, что слышали на фоне шумов сигнал вышедшего на орбиту спутника, а команды наблюдателей во Флориде ночь напролет вглядывались в небо. Но Фейнман оказался прав. В пять часов вечера на следующий день военные наконец объявили, что «Эксплорер-2» не вышел на орбиту.