Моя пятнадцатая сказка - Елена Свительская

Увидела мальчиков, одетых в старинные одеяния дворянских родов. Их волосы были разделены ровными проборами по центру головы, а пряди сложены и подвязаны так, чтобы длинными петлями доставали до плеч. Они играли у низкого столика-подноса в ракушки с картинками на чтение первой половины или второй называемых отчасти стихов. Только девочки той рядом с ними не было. И их лица… эти лица…

Бросилась к ним — и запуталась в подоле многослойных длинных одеяний. Длинные пряди волос разметались вокруг. Мальчики обернулись на мой вскрик. Поднялись. Подошли ко мне настолько быстро, насколько позволяли неудобные широкие одежды. Оба протянули мне руки, чтобы помочь подняться. Только один улыбался мне, а второй был пугающе серьезен. И я замерла, не зная, чью помощь принять. Глаза, черные-черные, внимательно смотрели на меня с необычайно миловидного лица. Глаза светло-карие смотрели на меня с лица красивого, но заметно уступающего в красоте рядом с этим спутником. Оттенки их шелковых одежд и вышивка на них были великолепны. И у обоих такие интересные благоухания окутывали одежды и тела…

Я принюхалась с наслаждением. Шумно принюхалась.

— Будто зверек какой-то, — презрительно сморщился мальчик с черными-черными глазами.

— А кто вчера учуял аромат мамы, возвращающейся из монастыря, задолго, как ее повозка с быком приблизилась к усадьбе? — проворчал мальчик со светло-карими глазами.

— С обонянием мне повезло, — ответил первый мальчик невозмутимо, словно речь шла о чем-то обыденном.

— А уж как ты убегал от соседской собаки, прежде чем ее их слуги поймали! — рассмеялся спокойно красивый.

— Я же не виноват, что собакам так не нравятся мои благовония! — возмутился черноглазый.

— Или проклятие на тебе какое? — усмехнулся его товарищ по игре на знание стихов, — Что собаки тебя ненавидят.

А я стояла и смотрела на них во все глаза. Таких красивых. И таких ароматных!

— А ты откуда? — поинтересовался кареглазый уже у меня.

— Там… — указала рукой куда-то за забор усадьбы, видневшийся из-за бока одной из галерей и крыши большого амбара. Сглотнула, — Там была женщина!

— Мало ли в мире женщин? — проворчал черноглазый.

— Нет! — сжала его рукав, — Если бы ты ее увидел! Она была такой красивой! А ее двенадцатислойный наряд… Ах, какие красивые переходы оттенков в слоях ее одежд! Какие длинные-длинные прямые черные волосы были у нее! Я таких красивых женщин никогда не видела! Даже залюбовалась!

— Лучше бы за собой следила, — проворчал черноглазый, развернулся ко мне спиной и пошел обратно к столику-подносу с ракушками, — Какое тебе дело до других женщин? Лучше бы стремилась стать лучшей сама.

— Быть лучшим — это у него любимейшая забава, — засмеялся кареглазый, подходя ко мне еще на шаг и, осторожно подхватив под руки, помог мне подняться, выпутаться из длинных одеяний.

— И верно! — засмеялась и я — и мой звонкий смех полился между благоухания сливовых деревьев, между белых и красных цветов на темных ветвях.

— Пойдем к нам? — предложил поддержавший меня.

— Пойдем, — улыбнулась ему, — Я с тобой пойду. С ним — нет.

— А мне и одному хорошо, — обиженно отозвался мальчик, уже степенно опустившийся возле столика, чтобы меньше примять свои одежды.

— Если тебе хорошо одному в твоих покоях, что ж ты выходишь к нам поиграть? — фыркнул мой спутник, все еще придерживающий меня. Он даже наклонился, чтобы подвинуть подолы моего кимоно, чтобы красивее лежали у моих ног по траве.

— Я когда-нибудь путешествовать уйду, — ворчун с тоской посмотрел на виднеющийся за галереей кусок забора.

Уже и я проворчала:

— И уходи! Уходи насовсем! Нам и без тебя будет хорошо. Будем играть друг с другом вдвоем. И никто не будет сидеть с таким скучным лицом. Никто больше не будет ворчать на нас.

Мальчик поднял на меня мрачные как ночь глаза.

Внезапный порыв ветра сорвал пригоршни лепестков с ближайших деревьев, окатив меня ими, словно брызгами воды. Растерянно голову подняла, глядя как они падают, легко кружась… будто душистый снег падал на мои ладони… Я невольно подставила руку, чтобы набрать этих хрупких тончайших обрезков небесной бумаги… Ведь, наверное, цветы родились где-то в небесной стране?.. Они так красивы! Так чарующе красивы…

Легкий уже ветер обдал меня незнакомым сложным ароматом чьих-то благовоний.

Невольно повернувшись туда, столкнулась со взглядом растерянных черных глаз. Он… почему он так смотрит на меня?

— Почему ты так смотришь на меня? — спросила.

Но мой вопрос остался без ответа. Беззвучно лишь соскользнул лепесток с моего плеча, поскользнувшись на другом… легко скатился по складке моего верхнего кимоно…

Этот странный сон не шел у меня из головы. Эти лица мальчиков, которые казались чем-то знакомыми, будто уже видела их где-то прежде. Но особенно завораживали меня черные-черные глаза, смотревшие с миловидного лица на меня. То чувство, будто стоишь перед бездной. То чувство, когда чье-то лицо настолько прекрасно, что захватывает дух от совершенства черт, рожденных природой. Или, может, то совсем не человеческая красота?.. Разве человеческое лицо может быть слеплено таким прекрасным, до малейших черт?..

Впрочем, не меньше, чем моя грустная любовь и ссора с Синдзиро, меня волновала загадка историй, которые слагал мой отец. Вот уже десять историй рассказал он мне. И, кажется, что героев шести из этих историй я встретила в реальной жизни. Или даже семи?

В один из последних дней учебы в младшей школе, я после занятий ушла в другой район, села там на свободную скамейку и, вооружившись блокнотом, стала чертить список.

Аюму, моя подруга, а так же девушка из истории отца, подружившаяся с кицунэ Амэноко.

Сенбернар Каппа, а также родители моей подруги, Еакэ и Сайвай, напоминали сразу трех героев истории отца о любви чудовища-водяного к молоденькой гейше из проклятой семьи.

Моя одноклассница Дон Ми, наполовину кореянка, а так же полицейский нашего района Сатоси-сан — словно отражение служанки Дон И и главы стражи Чул Су из папиной грустной истории про музыку в корейском дворце.

Дерзкая и жестокая девочка-якудза Кикуко и добродушный, вроде обычный Тэцу, как-то увязавшийся рядом с нею, из реальной жизни. Они же герои истории моего отца: дочь главы уничтоженного клана Мацунока Кикуко и ее знакомый Тэцу, они же — встретившиеся спустя несколько столетий после разлуки самурай Мацу и дочь богатого дайме Кику.

Европейская художница, обожающая Древний Египет и рисующая под вдохновением от него, а также ее охранник. И одна из жен фараона, а также военачальник — из истории отца.

Моя знакомая или даже уже подруга Хикари и репортер-фотограф из Росиа под псевдонимом Синсэй. Они же — японка-простолюдинка Хикари и самурай Судзуки из истории моего отца.