Моонзунд - Валентин Пикуль

Анархисты не сдавались:

– Ах, ты грамотный? Тогда выньми зуб… покажи собранию.

Зуб не вынимался. Досылающий стал плакать.

Анархисты совсем разбушевались:

– Занести в протокол! Заклеймить позором!

Большевики отвечали веско:

– Протокол все стерпит. А ты скажи по совести – кого нам клеймить позором: лейтенанта Петрова, который звону не давал, или досылающего, у которого полный набор во рту, как в магазине?

– Не надо писать, не надо клеймить, – умолял досылающий. – Он шатается, но он с пломбой… все равно к зубодеру идти! Восемь форштевней когда увидел, ну, тут и разинулся. Лейтенант Петров, спасибочко ему, вовремя подошещ ко мне и вежливо указал, что с моей стороны большой непорядок.

– Точка! – заявили от стола президиума…

Лейтенант Петров с легкостью шаловливого юнги взлетел по трапу. Жить можно. Служить можно. Воевать можно. …«Изяслав» подал концы на причал Рогокюля.

День шестой Моонзунда, – день, какой выпадает в истории морских держав не часто. День, слепленный из острейших парадоксов, в которых невозможное становилось возможным и осуществимым.

Календарь был уже перевернут на мостике «Деятельного», и он показывал день 4 (17) октября 1917 года, а в радиорубке эсминца отстукивали на Куйваст трудяги-радисты:

ВИЖУ 28 ДЫМОВ НА… НЕПРИЯТЕЛЬ ИДЕТ НА КУЙВАСТ.

Квитанция радиограммы легла перед Бахиревым, и контр-адмирал одним глотком допил чай, торопливо застегнул китель.

– Как быстро… Ну, конечно. Сейчас-то все и начнется.

Брейд-вымпел свой он перенес с «Либавы» на крейсер «Баян».

«Деятельный» с моря оповещал флот, что на Куйваст движутся мощные линейные силы противника. В два кильватера. Крейсера. Эсминцы. Тральщики. Авиаматка с самолетами.

Курс – точный норд. Прямо на Патерностер.

«Товсь!»

Теперь все ясно. Шестой день – день необычный.

На кораблях горнисты выстрадали в хмурое небо призыв:

Наступил нынче час,

когда каждый из нас

должен честно свой выполнить долг.

До-олг…

До-о-олг…

До-о-олг…

На рейде Куйваста корабли сходились и расходились бортами. Дивизионы сбегались и снова разбегались. Казалось, товарищи подходят друг к другу, чтобы на прощание пожать руку:

– В добрый час! За Россию! За революцию!

«Деятельный» ловко прицепился к немецкой эскадре, держась от нее на дистанции вне попадания, и, ощупывая противника зрачками дальномеров, информировал флот о каждом его маневре.

Минная дивизия Старка отходила опять на Кассары, чтобы беречь их как зеницу ока. Именно сегодня! Ибо «линейщики» предоставлены сами себе – эсминцам же стоять на страже Моонзунда, этой последней дороги в Балтику, без которой нет жизни флоту…

Погода прояснела. Воздух над морем посвежел, чистый.

* * *

С германской эскадры отчетливо наблюдали «Деятельный» – он пролетал в серых волнах, сам дымчато-серый, и только однажды солнце, вынырнув из-за туч, ярко вспыхнуло на стеклах его рубок. Дредноуты с презрением не замечали эсминца, как гордые породистые псы стараются не замечать раздутых от ярости кошек.

Такое же презрение немцы испытывали и к русским линкорам «Славе» и «Гражданину», пущенным на воду в канун Цусимы. Имена этих кораблей вызывали у них подобие кривой улыбки, и на мостике «Кронпринца» флагман отзывался о них с иронией:

– Five-minutes ships[29].

По семь дальномеров Цейса на каждом дредноуте включены в общую цепь автоматики, звенья которой сходятся в глубине кораблей. Башни линкоров – под литерами А, В, С и D – в просторечии называются по порядку от носа: Анна, Берта, Цезарь, Дора.

Внутри башен снуют быстроходные лифты подачи. Для пушек уже готовят заряды, обшитые нежно-золотистым шелком, из которого любая женщина Германии не отказалась бы сшить себе вечернее платье. Старшие артиллеристы линкоров заранее опробуют указатели падений снарядов, и в наушниках начинается характерное биение пульса автоматики, от которого вечером будет трещать голова.

Над эскадрою плывут самолеты, несущие бомбогруз до рейда Куйваста. Тральщики уже раскинули свои сети, расчищая дорогу перед дредноутами. Палубные команды потащили многопудовые тяжелины чехлов со стволов Анны, Берты, Цезаря и кормовой Доры… От этого русского «Деятельного» эсминца, который прилип к эскадре как банный лист, теперь не мешало бы отвязаться. Орудия «Кронпринца» выбросили в него три залпа. «Деятельный» предусмотрительно рыскнул в сторону, отбежав подальше, и продолжал работать на ключе: та-ти-ти-та, ти-ти, ти-та-ти, та-ти-ти…

За это время русские корабли на Куйвасте успели исполнить маневр, который назывался так: «развертывание для ожидания».

* * *

На левой стороне мундира – Владимир 4-й степени. Командир «Славы» каперанг Антонов задержался на трапе.

– Лев Михайлыч, – спросил он старшего офицера линкора, – одета ли команда по первому сроку?

Кавторанг фон Галлер натягивал новенькие перчатки:

– Да. Команда «Славы» во всем чистом.

– Как прошел завтрак в низах?

– Спокойно. Даже не торопились. Самовары еще кипят.

– Отлично. Благодарю. Я доволен.

На столах кают-компании – желтые головки швейцарского сыра, едва надрезанные, и хлеб, которого никто не коснулся.

– Господа, – говорит Антонов, – мы принимаем бой. Неравный бой, и к этому неравенству наша старушка «Слава» давно привыкла. Чувствую сердцем, что линкор последний раз будет сражаться под славным Андреевским стягом. Стеньговый красный флаг, возвещающий готовность, очевидно, уже никогда не будет спущен. Можно сопротивляться отдельным личностям, но сопротивляться народу никак нельзя…

Все его поняли – он предрек победу большевизма. Пожилой человек с седым ежиком волос на голове, кавалер «Владимира», закончил обращение к офицерам почти по-домашнему, как отец:

– Молодые люди, прошу вас исполнить свой долг…

Колокола громкого боя уже извергали из люков непрерывную цепочку матросов. В глазах рябило от стремительной смены только двух цветов – серого и черного. Мелькнет над люком черный бушлат, затем серый брезент брюк, опять черное пятно…

Бушлат – штаны, бушлат – штаны! Ветер срывал с голов бескозырки, и каждый матрос держал в зубах ее ленты.

«Слава» набирает ход. В глубинах ее отсеков звучат разумные голоса машин. Ветер заносит на бак линкора лохмотья пены, которые остаются лежать на палубе, словно листья разодранной капусты. Антонов не спеша поднимается на мостик. Трап. Еще трап. Люк. Опять трап. Этим трапам не будет конца… Тяжелая пластина броневой двери пропускает каперанга в боевую рубку, где запевает прелюдию к бою многоголосый хор автоматов и датчиков. Окна еще не закинуты сталью, и пока здесь светло, как в горнице.