Женщины Цезаря - Колин Маккалоу

— Ты хотел сказать — fellator? — спросил Гай Пизон.

Выражение лица Агенобарба так испугало его, что он решил разрядить атмосферу. Не отличавшийся благоразумием, сейчас он чувствовал катастрофу и думал о собственной судьбе.

— Цезарь — fellator? — презрительно переспросил Бибул. — Только не он! Некоронованные цари не пассивны, они активны. Они не дают, они берут!

— Ну вот, опять, — вздохнул Метелл Сципион. — Остановить Цезаря здесь, остановить Цезаря там. И никогда мы его не останавливаем.

— Мы можем остановить его и сделаем это, — отчетливо произнес тщедушный Бибул. — Одна птичка чирикнула мне, что очень скоро Метелл Непот собирается внести предложение — вернуть Помпея с Востока, чтобы заняться Катилиной, и опять предоставить ему imperium maius. Вообразите это, если сможете! Полководец на территории Италии с империем, степень которого предоставляется лишь диктатору!

— А как это поможет нам в случае с Цезарем? — спросил Метелл Сципион.

— Непот не может предложить такой законопроект одним только плебеям. Он должен будет обратиться ко всему народу. Ты можешь хоть на миг допустить, что Силан или Мурена согласятся созвать собрание, чтобы предоставить Помпею imperium maius на территории Италии? Нет, это будет Цезарь.

— Ну и что?

— И мы постараемся, чтобы собрание прошло бурно. Затем, когда Цезарь будет отвечать по закону за любое возникшее насилие, мы обвиним его согласно lex Plautia de vi. Если ты забыл, Сципион, я — претор, председательствующий на суде по делам о насилии! И чтобы низложить Цезаря, я готов не только совершить любые незаконные действия, какие смогу, но даже отправиться к многоголовому псу Церберу и погладить каждую из его голов!

— Бибул, это блестяще! — воскликнул Гай Пизон.

— И на этот раз, — сказал Катон, — я не буду протестовать против несправедливости. Если Цезаря осудят, это будет справедливо!

— Катул умирает, — вдруг сказал Цицерон.

Он не принимал участия в разговоре, с болью понимая, что никто из собравшихся не считает его достаточно важным, чтобы включить в обсуждение. Его, выходца из Арпина, спасителя отечества, о котором забыли на следующий же день, едва он перестал быть консулом.

Все испуганно повернулись к Цицерону.

— Чушь! — рявкнул Катон. — Он поправится!

— Конечно, на этот раз он поправится. Но он умирает, — упрямо продолжал Цицерон. — Недавно он сказал мне, что Цезарь перетирает его жизненную нить, как жесткая веревка тонкую ниточку.

— Тогда мы тем более должны отделаться от Цезаря! — крикнул Агенобарб. — Чем выше он поднимается, тем невыносимее становится.

— Чем выше он поднимается, тем дольше он будет падать, — отозвался Катон. — Ибо пока мы с ним оба живы, я буду нажимать на свой рычаг, чтобы ускорить его падение, и в этом я клянусь всеми нашими богами.

Не обращая внимания на столь огромную недоброжелательность, Цезарь отправился домой на торжественный обед. Лициния ушла в отставку, и теперь старшей весталкой стала Фабия. Передача полномочий была отмечена соответствующими церемониями и официальным пиршеством для всех коллег-жрецов. В этот первый день Нового года великий понтифик устраивал обед намного скромнее. Присутствовали только пять весталок, Аврелия, Юлия и сводная сестра Фабии, жена Цицерона Теренция. Цицерон тоже был приглашен, но он отклонил приглашение. Отклонила приглашение и Помпея Сулла. Как и Цицерон, она сослалась на то, что уже приглашена в другое место. Праздновал «Клуб Клодия». Однако Цезарь прекрасно знал, что Помпея вовсе не рискует своим добрым именем. Поликсена и Кардикса прилипли к ней крепче, чем репей к волу.

«Мой маленький гарем», — весело подумал Цезарь, но мысленно дрогнул, когда его взгляд остановился на кислом, отталкивающем лице Теренции. Думать о Теренции в этом смысле — невозможно. Ни наяву, ни даже в воображении!

Прошло много времени, и весталки перестали быть застенчивыми. Особенно это относилось к двум девочкам, Квинтилии и Юнии, которые откровенно боготворили великого понтифика. Цезарь поддразнивал их, смеялся, шутил с ними. Он держался с ними очень просто и, казалось, отлично понимал, что творится в их девичьих головках. Даже две угрюмые весталки, Попиллия и Аррунция, теперь знали, что с Гаем Цезарем, занимающим вторую половину Общественного дома, не будет никаких судебных преследований и обвинений в непристойном поведении.

«Поразительно, — думала Теренция, — что человек с такой шокирующей репутацией волокиты столь искусно справляется с выводком очень уязвимых женщин! С одной стороны, он общительный, даже ласковый, а с другой — не дает им ни малейшей надежды. Нет сомнения, всю оставшуюся жизнь они будут влюблены в него, но это не станет для них пыткой. Да, он не давал им абсолютно никакой надежды. Интересно, что даже Бибул не пустил ложного слуха о Цезаре и его выводке весталок. За сто лет еще не было великого понтифика, настолько соблюдавшего формальности, так преданного своему делу. Еще и года не прошло, как он занял эту должность, но уже завоевал себе в этом качестве безупречную репутацию. Включая и то, что касалось самой драгоценной собственности Рима, его освященных весталок».

Естественно, Теренция была чрезвычайно предана Цицерону. В связи с этим заговором Катилины никто не переживал за него больше, чем его жена. С той самой ночи пятого дня декабря она просыпалась, слушая его бормотание во сне, когда мужу снились кошмары. Тогда Цицерон все время повторял имя Цезаря — и всегда с болью и гневом.

Это Цезарь, и только Цезарь, лишил Цицерона триумфа. Это Цезарь раздул тлеющее возмущение народа. Метелл Непот — это гнус, вырастивший когти благодаря Цезарю. И все же Фабия держалась о Цезаре другого мнения, а Теренция была слишком разумной женщиной, чтобы не оценить справедливость сестры и достоверность ее сведений. Цицерон, конечно, намного лучше, намного достойнее. Горячий и искренний, он вносит энергию и безудержный энтузиазм во все, что делает, и никто не может оспорить его честность. Но, вздохнув, Теренция решила, что даже такой выдающийся ум, как ее муж, не в силах одержать верх над Цезарем. Почему все эти невероятно древние семьи до сих пор порождают людей, подобных Сулле или Цезарю? Они должны были бы уже выродиться столетия назад.

Теренция очнулась от своих мыслей, когда Цезарь приказал двум девочкам идти спать.

— Завтра вставать с воробьями, больше никаких праздников. — Он кивнул топтавшемуся на месте Евтиху. — Отведи их домой и обязательно передай с рук на руки слугам у дверей атрия Весты.

И они ушли, проворная Юния впереди ковылявшей Квинтилии. Аврелия смотрела им вслед, мысленно вздыхая: «Этого ребенка надо посадить на диету!» Но когда несколько месяцев назад она дала соответствующие инструкции, Цезарь рассердился и запретил всякие диеты.

— Оставь ее, мама. Ты — не Квинтилия, а Квинтилия — не ты. Если бедной девочке нравится есть, пусть кушает. Потому что она счастлива! Мужья их не ждут, и я хочу, чтобы ей продолжало нравиться быть весталкой.