Лавкрафт. Живой Ктулху - Лайон Спрэг де Камп

В качестве инструментов этих «реакционеров» для достижения своих целей Лавкрафт называл отца Кофлина, «Серебряные рубашки» Уильяма Дадли Пелли и Ку-клукс-клан. Теперь он выражал озадаченное неодобрение, когда один его молодой друг обнаружил нацистские взгляды вроде тех, что он сам же поддерживал несколькими годами ранее: «Его профашистские идеи не удивительны в свете его прошлых менкеновских взглядов, но этот его новоявленный антисемитизм действительно странен. Раньше у него его не было (наш добрый друг Лавмэн – еврейского происхождения, и восторгался его работами), и я полагаю, что он должен исходить из его нынешней германофилии – которая склонна пренебрегать старым немецким основным направлением, взамен сосредотачиваясь на современном эксцентричном режиме»[576].

Также Лавкрафт разочаровался в «Закате Европы» Шпенглера. Шпенглер, считал он, довел свои органические аналогии – уподобление культуры живому существу с переживаемыми молодостью, зрелостью и старостью – до ненаучной крайности.

За несколько недель до своей смерти Лавкрафт посетил митинг в поддержку «Нового курса» и был восхищен «исключительной проницательностью и умом» главного оратора раввина Стефана Уайза: «Я ясно представляю себе благовоспитанных нацистов с Уолл-стрит, проклинающих его как нечестивого неарийского интеллектуала!»[577] В общем, в последние годы жизни Лавкрафт совершил поразительный поворот во взглядах.

Лето 1933 года принесло поток гостей. Четвертого июля на четыре дня приехал Эдгар Хоффманн Прайс, а в конце его визита появился Пол Кук. Прайс вспоминал: «В следующем году ГФЛ и я встретились в Провиденсе, Колледж-стрит, 66. Миссис Гэмвелл тогда лежала в больнице, так что не было никого, кто уговаривал бы нас соблюдать разумный распорядок. Помню, на этот раз мы были на ногах на протяжении тридцати четырех часов…

К нам присоединился Гарри Бробст, стажер местной психиатрической лечебницы, и мы отправились на кладбище, как раз за Бенефит-стрит, около четырех часов утра… ГФЛ завел монолог об Эдгаре Аллане По и миссис Хелен Уитмен, за которой тот ухаживал. Вот здесь дом этой леди, а дальше…

Внезапно, словно на материализованное жестом ГФЛ, я смотрел на церковное кладбище и, казалось, почти был на нем. Это могло бы быть сценой одного из его рассказов. При том освещении и, возможно, из-за внезапного появления оно представлялось чем-то таким, что не могло принадлежать нашему миру… С безупречным умением произвести эффект ГФЛ берег это зрелище до последнего и затем, точно рассчитав время, выдвинул его как доказательство того, что в Провиденсе до сих пор есть кое-что, свойственное лишь ему одному.

На следующий день я приготовил ост-индское карри. Пришел Гарри Бробст с шестью бутылками пива. Это представлялось дерзким поступком, пока я не узнал о тонких различиях, проводимых ГФЛ. Теперь пиво было законно. Мы не нарушали законов страны, заявил он с целью оправдать перемену в поведении. Мы выпили с его благословения, хотя он и отказался пропустить с нами стаканчик.

– А что, – спросил он из научного любопытства, – вы собираетесь делать с таким большим его количеством?

– Выпить, – ответил Бробст. – Здесь всего по три бутылки на каждого.

Никогда не забуду полный недоверия взгляд ГФЛ… И он наблюдал за нами с нескрываемым любопытством, не лишенным опасений, пока мы пили эти три бутылки на каждого…

Он был в восторге от ост-индского карри с мясом молодого барашка и рисом. Мы обсуждали это блюдо в переписке на протяжении нескольких месяцев. „Так, есть разновидность для женщин, детей и большей части американской публики – бледная, слабая, совершенно безобидная приправа. И есть вредоносное, взрывное и обжигающее карри по настоящему индийскому рецепту. Одна его капля, по поверьям, выводит вздутия на ботинках из кордовской кожи…“[578] И Лавкрафт жаждал именно этой разновидности. Он смотрел, как я готовлю блюдо, и время от времени пробовал, пока оно медленно варилось на плите.

– Побольше химикатов и кислот? – спрашивал я его.

– Ммм… Аппетитно, и жгучести в самый раз, но могло бы быть и посильнее.

Когда же он согласился, что блюдо почти готово, я признал, что хоть и ел за свою жизнь карри поострее, это было вполне крепким…

В Род-Айленде есть районы, в которых нет ни автобусных, ни междугородных железнодорожных сообщений. Когда я узнал об этом, то настоял, чтобы мы посетили эти районы на моем „форде А“ – „Великом Джаггернауте“[579], как ГФЛ прозвал автомобиль. Он стеснялся позволить мне оказать ему такую услугу и пытался свести идею на нет, но я-то знал, что, раз преодолев свои сомнения относительно того, что он называл перестановкой ролей хозяина и гостя, он страстно предвкушал осмотр уголков Род-Айленда, в которых прежде никогда не бывал.

Он оказался хорошим проводником. Нам пришлось всего лишь раз или два останавливаться, чтобы спросить дорогу. Мы доехали до табачной фабрики, которая когда-то принадлежала родственнику Джилберта Стюарта, чьи портреты Джорджа Вашингтона сегодня часто перепечатываются. Я бы вполне довольствовался внешним осмотром. Входная плата составляла пятьдесят центов, а я был совершенно без денег и не хотел, чтобы он тратил свои. Я знал, что, хотя он и не испытывал резких взлетов и падений, как я, он был крайне бережлив, чтобы позволить себе путешествия вроде поездки в Новый Орлеан. Но он настоял…