Собиратели ракушек - Розамунда Пилчер

Через полчаса, когда вернулась Антония, Пенелопа снова была в постели. Под спину высоко подложены взбитые подушки, все необходимое под рукой, а на коленях лежит книга.

Раздался стук в дверь, и голос Антонии спросил:

— Пенелопа?

— Входи. — Дверь приоткрылась, и показалась голова Антонии. — Я решила к вам заглянуть, чтобы… — Вдруг лицо ее сделалось серьезным и встревоженным. — А почему вы в постели? Что с вами? Плохо себя чувствуете?

Пенелопа закрыла книгу.

— Нет, Антония. Просто немножко устала. Что-то не хочется спускаться к обеду. Мне, право, очень жаль. А вы ждали меня?

— Очень недолго. — Антония опустилась на край кровати. — Мы сначала пошли в бар, но вас все не было, и Данус послал меня узнать, уж не случилось ли что.

Пенелопа заметила, что Антония приоделась к обеду. На ней была узкая черная юбка и кремовая атласная рубашка навыпуск, которую они вместе купили в Челтнеме, перетянутая в талии поясом. Золотисто-рыжие волосы, чистые и блестящие, падали ей на плечи, а лицо было свежим и чистым, как спелое яблоко, без каких-либо косметических ухищрений, исключая, конечно, необыкновенно длинные черные ресницы.

— Вы не хотите есть? Может быть, заказать вам обед в номер?

— Может быть, только попозже. Но это я и сама могу сделать.

— Мне кажется, — укоризненно сказала Антония, — вы слишком переутомляетесь, когда нас с Данусом нет рядом и некому вас остановить.

— Я не переутомилась, я просто рассердилась.

— Из-за чего вы могли рассердиться?

— Я позвонила Нэнси поздравить ее с праздником и вместо благодарности получила в ответ поток брани.

— Как нехорошо с ее стороны. А чем она недовольна?

— Да всем на свете. Она думает, что я совсем выжила из ума. Что я плохо о ней заботилась, когда она была маленькой, что я слишком расточительна в мои преклонные годы. Что я скрытная и безответственная женщина и не умею выбирать друзей. Я думаю, что все это давно уже накопилось у нее в душе, но то, что я поехала в Порткеррис с тобой и Данусом, было последней каплей. В душе у нее накипело, и сегодня все это вылилось на мою голову. — Она улыбнулась. — Ничего. Лучше снаружи, чем внутри, как говаривал мой любимый папа́.

Антония тем не менее продолжала возмущаться:

— Как она могла так вас расстроить?

— Нет, я не позволила ей меня расстроить. Вместо того чтобы расстроиться, я рассердилась. Это полезней для здоровья. Кроме того, в любой жизненной ситуации можно усмотреть и смешную сторону, и от этого никуда не денешься. Положив трубку, я тут же представила себе, как Нэнси, вся в слезах, от которых лицо ее делается весьма непривлекательным, врывается к Джорджу и изливает на его голову свое возмущение несправедливым поведением своей нерадивой матери. А он, уткнувшись носом в газету, отмалчивается. Он удивительно необщительный человек. Я просто понять не могу, почему Нэнси вышла за него замуж. Ничего удивительного, что дети у них такие несимпатичные. Руперт совсем не умеет себя вести, а Мелани без конца жует кончики своих косичек и злобно смотрит исподлобья.

— По-моему, вы слишком уж суровы.

— Да я не просто сурова, я страшно зла на них. Но я рада, что так получилось, потому что это помогло мне принять одно решение. Я собираюсь сделать тебе подарок.

На столике рядом с кроватью стояла ее огромная кожаная сумка. Пенелопа протянула руку и стала рыться в ее необъятных глубинах. Наконец пальцы нащупали нужный ей предмет. Она извлекла из сумки уже далеко не новый кожаный футляр для драгоценностей.

— На, возьми, — сказала она и протянула футляр Антонии. — Это тебе.

— Мне?

— Да. Носи на здоровье. Открой футляр. — Антония с неохотой взяла его в руки. Нажала маленький замочек, и крышка открылась. Пенелопа наблюдала за выражением ее лица. Увидела, как раскрылись в изумлении ее глаза и рот.

— Не может быть, чтобы это мне.

— Именно тебе. Это тебе от меня в подарок. Носи на здоровье. Серьги тети Этель. После смерти она завещала их мне, и я брала их с собой, когда приезжала к вам погостить в Ивису. Я надевала их, когда Космо и Оливия устраивали вечер. Помнишь?

— Конечно помню. Но эти серьги… мне? Это просто невозможно. Они наверняка очень дорого стоят.

— Уж никак не больше, чем наша дружба. И не больше удовольствия, которое я получаю от общения с тобой.

— Но я думаю, они стоят не одну тысячу фунтов.

— Вероятно, тысячи четыре. Я никогда не могла позволить себе застраховать их и потому все время хранила в банке. Я взяла их оттуда в тот день, когда мы ездили в Челтнем. Мне кажется, ты тоже не сможешь осилить страховку и положишь их на хранение в банк. Бедные сережки, не очень веселая у них судьба. Но я хочу, чтобы ты надела их сегодня вечером. Уши у тебя проколоты, так что серьги не выпадут. Надень, пожалуйста, и покажи, как они на тебе смотрятся.

Но Антония все еще не решалась.

— Пенелопа, если они такие дорогие, то не лучше ли отдать их Оливии или Нэнси? Или вашей внучке? Пусть их носит Мелани.

— Оливия предпочла бы видеть их на тебе, я в этом уверена. Они будут напоминать ей об Ивисе и Космо, и она наверняка согласится, что, отдавая тебе эти серьги, я поступаю очень мудро. Что касается Нэнси, то она стала ужасно жадной и расчетливой и потому не заслуживает ровным счетом ничего. А Мелани, как мне кажется, никогда не оценит всей их прелести. Ну а теперь надевай.

Антония, все еще с сомнением, открыла футляр, взяла серьги одну за другой с потертого бархата и продела в уши тонкие золотые проволочки. Потом откинула назад волосы.

— Ну как они на мне?

— Великолепно. Они прекрасно дополняют твой туалет. Как раз то, что нужно. Подойди к зеркалу и сама увидишь.

Соскользнув с кровати, Антония пересекла комнату и остановилась перед туалетным столиком. Пенелопа, внимательно наблюдая за ее отражением в зеркале, про себя решила, что еще никогда не видела такой эффектной и красивой девушки.

— Серьги как раз для тебя. Чтобы носить такие роскошные украшения, надо непременно быть высокого роста. А если настанут трудные времена и ты окажешься без денег, продашь их или заложишь. Это будет небольшой запас на черный день.

Но Антония молчала, потеряв дар речи от такого роскошного подарка. Постояв немного перед зеркалом, она вернулась к Пенелопе, покачала головой и сказала:

— Я все-таки никак не пойму, почему вы так добры ко мне.

— В один прекрасный день, когда тебе будет столько же лет, сколько мне, ты все поймешь.

— Ну хорошо. Только давайте договоримся: я эти серьги сейчас надену, но завтра утром, если вы передумаете, я их верну.

— Я не передумаю. Особенно после того, как я увидела их на тебе. Уж теперь-то я точно знаю, что они должны остаться у тебя. И давай больше не будем о них говорить. Сядь и расскажи мне, как прошел день. Я думаю, Данус не обидится, если подождет еще минут десять. Мне просто не терпится поскорее обо всем услышать. Тебе понравилось южное побережье? Там ведь совсем иначе, чем здесь, лес да вода. Однажды во время войны я провела там целую неделю. В небольшом домике с садом, спускавшимся к небольшой речушке. Там всюду росли нарциссы, и на краю мола сидели стайки моевок. Иногда мне так хочется узнать, что сталось с этим домиком и кто в нем живет? — Но это все не к месту, подумала она. — Ну так куда вы ездили? Кого встретили? Хорошо ли прогулялись?