Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения - Андрей Ильич Фурсов

все, а только те, кто был связан по работе с заграницей и фарцовщики различного рода. Впрочем, и эта публика не могла позволить себе в плане удовлетворения материальных потребностей то, что было доступно номенклатуре.

Номенклатура, декларировав заботу об удовлетворении материальных потребностей советских граждан, свои потребности удовлетворяла вовсе не декларативно (спецраспределители, закрытые магазины, загранпоездки). Ясно, что это не могло не порождать цинизм и безыдейность как на верхних, так и на нижних ступенях социальной пирамиды и противопоставлять номенклатуру и население. «Они уже и так при коммунизме живут» – так нередко народ характеризовал положение номенклатуры.

В 1977 г. партноменклатура сделает важный шаг на пути дальнейшего оформления особого положения себя в качестве квазикласса – конституционно ликвидирует определение советского государства как «диктатуры пролетариата». Вместо этого Советский Союз был провозглашён «общенародным государством», «ведущей силой которого выступает рабочий класс». Тут же подчёркивалось, что при этом, однако, «возросла руководящая роль Коммунистической партии – авангарда всего народа». Таким образом, рабочий класс был лишён положения субъекта диктатуры, ему была оставлена некая ведущая роль, а роль КПСС, напротив, возросла, причём в качестве авангарда уже не рабочего класса, а всего народа. Если ранее, по крайней мере, формально-теоретически руководящая роль компартии обусловливалась тем, что она выступала авангардной частью рабочего класса, то теперь эта роль приобретала самодовлеющий характер, что абсолютно адекватно отражало превращение партноменклатуры в квазикласс. А рабочий класс растворялся в народе, пусть и в качестве его ведущей силы, т. е. его роль и значение снижались. Более того, партия (партноменклатура) и пролетариат, ранее объединённые в диктатуре пролетариата, теперь как бы разводились.

Если Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков), ВКП(б) по Конституции 1936 г. осуществляла власть от имени пролетариата, с которым большевики связывали себя социально, политически и формально-идеологически, то по Конституции 1977 г. Коммунистическая партия Советского Союза, КПСС уже не связывала себя непосредственно с рабочим классом, что было альфой и омегой большевистской традиции. Впрочем, уже в 1952 г. на XIX съезде компартия перестала называться большевистской, поменяв название ВКП(б) на КПСС. По сути это был первый формальный шаг партноменклатуры в том направлении, которое привело к «депролетаризации» партии в Конституции 1977 г. – этому предшествовала «дебольшевизация», произведённая за четверть века до этого. Не случайно Сталин был против переименования партии, как и против созыва съезда в 1952 г. – он планировал более поздний срок; отсюда и его поведение на съезде, демонстративно отстранённое отношение к происходящему. Однако и по вопросу о сроках созыва съезда, и по вопросу изменения названия партии, устранявшего слово «большевистский», тесно связанное с народным социализмом, Сталин потерпел поражение от номенклатуры, как и в 1937 г., когда её верхушка сорвала его попытку провести закон об альтернативных выборах, а затем, для большей верности развернула массовый террор. На него Сталин с некоторым опозданием ответил террором по верхам, «огнём по штабам»; по завершении последнего началась «бериевская оттепель» 1938–1939 гг.

Вообще нужно отметить просто-таки удивительную десятилетнюю периодичность в действиях партноменклатуры по обеспечению/завоеванию квазиклассовых позиций, квазиклассового качества. В 1937 г. партноменклатура во главе с такими (будущими) «стахановцами террора», как Эйхе, Хрущёв, Постышев и другие, срывает попытку подведения юридического основания под социальную базу народного социализма. В 1947 г. саботирована инициатива Сталина по разработке новой, более демократичной Конституции и нового Устава партии; правда, здесь на партноменклатуру сработало ухудшение международной обстановки – начало Холодной войны. В 1957 г., разгромив так называемую «антипартийную группу», лидер партаппарата Хрущёв устранил тех деятелей, которые были связаны не просто со сталинской, а с большевистской эпохой в истории партии и СССР, с моделью «народного социализма», «последними солдатами» которого – как бы к ним ни относиться – были «антипартийцами»; только вот «анти» они были по отношению к «партии» номенклатурного социализма. В 1967 г., как уже было показано, партноменклатура заблокировала переход к посткапитализму, т. е. путь построения коммунистического общества. В 1977 г. брежневская Конституция зафиксировала «развод» КПСС как организации власти «номенклатурного социализма» и рабочего класса. Наконец, в 1987 г. июньский пленум ЦК КПСС своими экономическими решениями подписал смертный приговор советской экономике, советской власти и системному антикапитализму. Перерождение, о котором так долго говорил Троцкий и которого так опасался Сталин, свершилось. Точнее, завершилось: из тела социализма с кровью и слизью вывалился отвратительный Чужой, многие десятилетия питавшийся плотью и кровью системы, могильщиком которой – при попустительстве народа, населения – он выступил. Могильщиком и пожирателем-мародёром-утилизатором того, что осталось. Пятидесяти лет (с 1937 по 1987) партноменклатуре хватило на то, чтобы превратится в квазикласс и превратить суровый народный социализм в грязно-оттепельно-застойный номенклатурный социализм, а затем – в не менее грязный, но ещё более уродливый, чем дореволюционный российский, капитализм. В течение столетия (1917–2017 гг., с 1967 г. посерединке) колесо русской истории сделало полный оборот – 360°. То немногое, что отличает РФ от Российской империи и не позволяет Западу разделаться с ней так же, как с самодержавием в феврале 1917 г., – ядерное оружие, существующий до сих пор советский человек и, пусть в искорёженном виде, но до сих пор сохраняющиеся геополитические результаты советской победы 1945 г. – суть достижения народного социализма сталинской эпохи и её инерции, сохранявшейся до середины 1960-х годов.

Во время горбачёвщины отчуждение народа от власти, о котором шла речь, станет одним из факторов, который противники, а проще говоря – враги системы направят против неё в качестве оружия, используя «втёмную» народ с его социалистическими представлениями о социализме и справедливости, чтобы этот социализм разрушить и сварганить на его месте несправедливый по определению капитализм. Во время горбачёвщины именно «лавочники» и либерально настроенные представители совинтеллигенции станут массовой базой перестройки, обеспечив реализацию соблазна «демократии, рынка и прав человека». Но именно они, этот (статистически) средний слой советского общества пойдут под нож в условиях поздней горбачёвщины и ельцинщины, вынужденные становиться «челноками», массово вылетая с работы и т. п. Ведь сказано же: «Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого они приходят» (Лук. 17.1).

11

Уже в 1960-е годы, чувствуя серьёзное расхождение «слова» (идеология) и «дела» (реальность) и ощущая кризисные явления (хотя «что-то не так» ещё не превратилось в «нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята»), определённые сегменты советской интеллигенции, как связанные с властью, так и относительно автономные от неё (насколько это было возможно в советской системе), начали обсуждать острые социальные проблемы, пути развития страны. Одной из первых дискуссий, в которой косвенно нашла отражение социальная проблематика, были споры «физиков и лириков». Впрочем, социальное в этой дискуссии касалось в большей степени вопроса самоопределения, идентификации советской интеллигенции, её места в обществе, чем проблемы оценки этого общества и перспектив его развития.

Эти вопросы нашли отражение в феномене