Писатели США о литературе. Том 2 - Коллектив авторов

картинки. Рассказы Бартельма обычно сопровождаются геометрическими рисунками, зловещими лицами й всякой забавной всячиной* Лучше бы писатель это выразил словами, обычно думал я сурово и переворачивал страницу в поисках рисунков С. Дж. Перелмана. Мне казалось, что я Когда-то уже читал в «Новой прозе» нечто подобное сочинениям Бартельма, «которому сегодня подражают все прозаики Соединенных Штатов», по словам Филипа Стивика. Стивик— непререкаемый авторитет в среде интервьюеров, который заставил Бартельма высказать несколько глубокомысленных идей о жизни прозаика сегодня. Бартельм сообщил, что его отец «современный архитектор». Кстати, теперь модно ставить в кавычки любое утверждение или слово, которое может вызвать сомнения. Это означает, что сомнительное слово или утверждение нужно понимать не буквально, а в пртивоположном смысле или «иронически». Иначе говоря: «Не бейте меня. Я вовсе не хотел этого сказать». Бартельм, сын архитектора из школы Барнстоуна, естественно, увлекся геометрическими рисунками, которые так раздражали и все еще раздражают меня. Когда он был редактором, то писал: «Мне нравится редакторская работа и доставляет удовольствие делать разбивку материала. Я охотно бы стал метранпажем».

Первая книга Бартельма «Возвращайтесь, доктор Калига-ри» — сборник рассказов, написанных в 1961 —1964 годах. В эти годы были переведены на английский Саррот, Роб-Грие и Барт. Хотя до 1965 года эссе Роб-Грие «Новый роман» еще не было известно, в 1963 году уже появился перевод «Тропизмов» Наталй Саррот и таких значительных романов, как «Планетарий», «Золотые плоды», «Ревность» и «Подсматривающий». Я обращаю внимание на переводы только потому, что Бартельм утверждает, и не без основания, будто «американцы не знают иностранных языков». Большинство американских и английских писателей действительно знают иностранную литературу только по переводам. Это весьма плохо сказывается на художественной литературе и в особенности опасно, когда дело касается теории. Отсюда следует вывод, что без французского нельзя понять, скажем, Ролана Барта (Сонтаг того же мнения). Можно только нахватать отдельные куски, соотнести с уже известной традицией и затем уповать на лучшее. А также утешаться сознанием того, что

французский язык не так уж и труден для понимания.

Рассказы сборника «Возвращайтесь, доктор Калигари»— случайные поделки. Бартельм нередко обращается к изображению прохладных отношений мужчины и женщины, что, однако, все же теплее, чем «письмо нулевой степени». У него много смешных и остроумных имен, как, например, Мисс Нижнече-дюсть; множество несуразиц, диалог в духе не только Ионеско, яр и Терри Сазерна (еще одного писателя из Техаса). Можно равнодушно перелистывать романы Бартельма. Вдруг глупость привлекает ваше внимание: «А знаете ли, что вы лечите плохого актера?» — «Он умер»,— сказала она. Братья Маркс здорово посмеялись бы над таким разговором, потому что за то же время они могли бы одарить нас дюжиной подобных импровизаций. К несчастью, и другая небольшая импровизация саморазрушитель-на: «Вы можете не интересоваться абсурдом,— заявила она решительно,—но абсурд интересуется вами».

Через три года появилась «Белоснежка». Эту книгу издатель назвал «сказкой навыворот». Книга состоит из коротеньких фрагментов. Кавычками выделяются диалоги, и, соответственно* употребляются «он Сказал» и «она ответила». Это весьма существенно. Настоящее новое письмо не пользуется кавычками и выражением «он сказал». Бартельм печет свои книги по-старому. Его семь гномов похожи друг на друга и ничем не отличаются от героини. Несколько медлительный тон повествования задерживает внимание дольше, чем фрагменты первой книги. И все же Бартельму все время приходится ловчить, употребляя такие выражения, как «ее жестокие слова наталкиваются на его бессердечие». Да и сам он характеризует свое письмо следующим образом: «Нам нравятся книги, в которых преобладает чушь, то есть то, что само по себе не совсем уместно (или вообще неуместно), но что при внимательном прочтении мож$т придать своеобразный «аромат» повествованию. Этот «аромат» невозможно уловить, если читать между строк, потому что там действительно ничего не содержится; нужно читать сами строчки...» Так мог бы сказать и Ролан Барт.

Сборник «О вещах неслыханных и делах невообразимых» (1968) состоит из пятнадцати рассказов, большей частью опубликованных в «Нью-Йоркере». Текст иногда прерывается заголовками в стиле Брехта, субтитрами, списками. В одном из списков под названием «Итальянский роман» перечислено шестнадцать итальянских писателей, которых «она» читала, большей частью модных, иногда хороших. Но первое имя отсутствует. Что это значит?

В этих рассказах можно найти много собственных имен, взятых из жизни: Пол Гудмен, Дж. Б. Пристли, Джулия Уорд Хоу, Энтони Пауэлл, Годар, а также названия журналов: «Тайм», «Ньюсуик» и Музея современного искусства. Любопытно, что эти имена и названия обладают собственной реальностью, помогают понять текст, который обычно живет своей независимой жизнью* словно исподтишка наблюдая, как писатель пытается представить себя не творцом абсурда, а его аранжировщиком.

Из всего сборника наиболее удачен рассказ «Спасение утопающего Роберта Кеннеди». Читатель связывает историю с хорошо знакомыми ему событиями. В интервью из книги Беллами мы узнаем, что, хотя история, «вероятно, и выдумана», Бартельм все же использовал замечание Кеннеди насчет создателя геометрической живописи («Ну, по крайней мере нам известно, что у него есть линейка» — остроумие, которое поощряли в замке Камелот). Но те фрагменты, которые, очевидно, не выдуманы,— изящны, забавны и правдивы (относительно, конечно). Кроме того, стиль детского лепета—прекрасное средство для пародирования фразеологии современного политикана, который из соображений карьеры ловко умеет прятать за пустопорожними фразами свои истинные намерения карьеромана. Мнение Уильяма Гэсса об этом рассказе совсем иное: «Тут метод Бартельма терпит крах из-за идеи использовать чушь, а не писать о ней». Но можно заниматься и тем и другим, или ничем, Можно—или одним, или другим. Гэсс тем не менее считает, что в своих лучших произведениях Бартельм «обладает искусством создавать конфетку из отбросов...».

Во всех произведениях Бартельма можно найти различные влияния того или иного писателя (Кто живет в Монтре? И где можно услышать последнее напутствие «Пей»?). Некоторые из этих влияний совершенно очевидны. Например, знаменитая первая сцена из «Моллоя» Беккета, когда отец ведет сына, превращается в рассказе «История войны в картинках» в эпизод, описывающий, как «Келлерман, охмелевший от джина, бежит по парку в полдень и волочит под мышкой своего нагого отца».

В сборник «Городская жизнь» (1970) входят четырнадцать рассказов, мало чем отличающихся от предыдущих, за исключением того, что теперь Бартельм глубоко погружен в прозу «Поиска» и «Эксперимента» («П» и «Э») в отличие от старомодной прозы «Спокойствия» и «Неподвижности» («С» и «Н»). В них изобилуют графические схемы, большие черные квадраты, расположенные в центре страницы, тщательно сделанные геометрические чертежи, много старых забавных картинок. На страницах большие изящные поля, целые страницы «вопросов» и «ответов» («В» и «О»). Образ отца появляется вновь. Первый абзац первого рассказа так и начинается: «По улице