Златоуст и Златоустка - Николай Гайдук

Слушая, Музарина нежно гладила его по волосам, давно уже не мытым и не чёсанным.

– Ты тоже, Иван, далеко не дурак. Ты просто очень устал. Иди ко мне.

– Ты что? – Он вздрогнул. Зрачки расширились. – Старик меня из-под земли достанет… Он сказал, чтоб я тебя не смел касаться. Мы должны только так, по работе…

Она засмеялась, но смех этот был – сквозь слёзы, сверкающие на глазах.

– Нет, я ошиблась. Ты, Ваня, дурак. Он широко, пространно заулыбался.

– Быть дураком не так-то уж и плохо, как это выяснилось под облаками.

– Да? И что же выяснилось?

– А вот послушай… «Дурак, Дураш, Дурята»… – забормотал угрюмый Златоуст. – «Dur» – это «дверь» на санскрите. А «duranta» – это «бесконечность». Мудрец под небесами говорил, что это имя и прозвище – самые загадочные. Они уходят корнями куда-то в бесконечность и хаос первозданного мира. И совсем не случайно Иван-дурак в наших сказках оказывается умным и удачливым. Это потому, что у него, у дурака, есть потайная дверь, ведущая в потусторонний мир – мир наших предков и первопредков, которые были внуками и правнуками Богов и прекрасно понимали язык зверей, язык травы и всех земных стихий…

– Ой, как интересно! – Музарина опять попыталась его приласкать.

И опять он отчуждённо отстранился, говоря, что они соприкасаться будут только по работе.

Музарина обиделась и ушла от него. Правда, потом вернулась, но Златоуста уже не было в потаённом берлогове.

1

День за днём он стал сдавать позиции, изменять своим принципам, но происходило это незаметно и как бы тайком от себя самого; Златоуст хорохорился, храбреца изображал. Только храбрость эта подкреплялась рюмкой водки, стаканом вина. Зеленозмийцев Зерра стал его частым гостем. Любили посидеть вдвоем, по душам покалякать. «Не горюй, – утешал давний друг. – Жизнь без греха не проживёшь, без позора морды не износишь. Это не я говорю. Это народ-златоуст». А иногда приходила сестра Зеленозмийцева, безумно красивая, горячая зазноба, соблазнительная. Сестра эта, Белла Горячкина, которую он попросту звал Белка, Белочка, приходила, как правило, во время запоя. Это был пресловутый алкогольный запой, но Златоусту он представлялся творческим запоем. А эта Белка, Белочка, она вдруг становилась похожа на царевну Златоустку, а потом он видел в ней Музарину, Музочку, Музу Вдохновеньевну. И вот эти две любимые подруги стали помогать ему в работе. Они пошли туда, незнамо куда, раздобыли заготовки лунного листа – целые сугробы сказочной бумаги. «Ставки сделаны! – объявили они. – Твори, божья тварь!»

И однажды, прочухавшись после очередного продолжительного творчества, он обнаружил под столом рукопись, залитую копеечным портвейном. «Ставки сделаны», так называлась эта эпопея. Хотелось похмелиться, а в карманах пусто, и тогда он пошёл в издательство, благо их сегодня развелось – не сосчитать. Рукопись под названием «Ставки сделаны» приняли на «ура», только попросили добавить ещё крови, гноя и страсти, от которой под главным героем и героиней – после хорошей дозы героина – кровать разлетается вдребезги. Он получил аванс и, вдохновлённый, пошёл дописывать, но уже не вернулся в издательство. Собираясь похмелиться, он вдруг заметил Музу, Музориночку в окружении какой-то беспризорной детворы; Музорина им рассказывала сказки. И тогда он купил целую тачку мороженого – лоток на колёсиках – и попросил продавщицу прикатить лоток под ноги беспризорникам.

Уничтожив рукопись, он побрёл, куда глаза глядели, и оказался где-то в районе ипподрома. Тут была конюшня, похожая на ту, которую когда-то Иван Простован добросовестно чистил, повторяя подвиг Геракла. Вокруг да около этой конюшни околачивалось много бывших литературных колхозников, которых в былые дни сюда оглоблей не загнать – нос воротили.

– Что делаем? – заинтересовался бородатый странник. – Чем кормимся?

– Конскими яблоками, – пошутили вчерашние колхозники. – Теперь кто как может, так и выживает. У кого Пегас хороший – можно играть на бегах. Раз на раз не приходится, но бывает так, что повезёт. Только у нас уже кони плохие. Залитературканные.

Он призадумался. Бороду пятернёй почесал.

– А ежли мне поставить своего коня? Можно?

– А почему нельзя? Попробуй. Только надо разрешения спросить.

– У кого?

– Тут есть хозяин. Господин Тотализатор. Вот от него, как от печки, и надо плясать.

Ипподром был старый, но в последние два-три года произошло удивительное омоложение – модернизация. Ипподром оснастили современной техникой: фотофиниш, автоматическая фиксация резвости рысаков; электрическое табло для информации, а также другие премудрости.

Остановившись неподалёку от финишного столба – напротив судейской вышки, бородатый странник рассматривал беговые и скаковые кольцевые дорожки, замкнутыми кругами опоясавшие поле ипподрома.

– Здорово, дед, – раздался голос за спиной.

Он повернулся.

– Внучёк, и тебе не хворать.

Перед ним стоял жокей – низкорослый, как почти все жокеи, лёгкий; у жокея вес должен быть не больше пятидесяти килограмм.

– А что дедуля потерял? – строго спросил жокей. – Что высматриваешь?

Не зная, что сказать, дедуля помолчал. И вдруг услышал знакомый звон-перезвон – кузница на краю ипподрома.

– Внучек, да я работёнку ищу. Дай, думаю, зайду, авось…

– Так ты кузнец? По объявлению, что ли? – уточнил жокей. – Ну, пойдём, провожу. Тебя как звать-то?

2

Горнила Зазвонович, – так теперь звали его, кузнеца, работавшего на ипподроме. Бородатый кузнец, внешне похожий на старика, поражал такою силой, какою не каждый молодой похвалится. Но больше всего поражал мастерством. Конюхи, жокеи и даже директор с бухгалтершей приходили поглазеть, с каким молодым удальством этот мастерюга обувал орловских рысаков, арабских чистокровных лошадей и ахалтекинских гордецов, смотревшихся как на картинке. Но главное достоинство этого странного кузнеца заключалось даже не в том, что был он, в сущности, златокузнец – он был к тому же и златоуст.

Забывая прямое своё кузнечное дело, Горнила Зазвонович подолгу мог рассказывать о длинном и сложном пути развития конного спорта, зародившегося в глубокой древности, – о стихийных скачках азиатских воинов, о конных ристалищах Древней Греции, Древнего Рима и Византии, о рыцарских турнирах средневековья, о состязаниях кавалеристов и современных Олимпийских играх. Здешним конюхам он рассказывал про подвиг Геракла, который очистил Авгиевы конюшни. А господам жокеям он открыл глаза на то, что жокей – это не столько профессия, сколько характер. В XVI веке в Англии жокеями называли подростков, постоянно крутящихся на конюшне, а позднее это название перекинулось и на других людей, связанных с лошадьми: форейторов, грумов, странствующих актёров, музыкантов и путешественников, скитающихся по белу свету. У всех этих разных людей имелась одна общая черта – упрямое стремление к успеху, умение бороться с трудностями и хитросплетениями судьбы. В конце концов, жокеем стали называть особый склад характера. А позднее, когда в Англии появилась верховая чистокровная порода лошадей и начали устраивать головокружительные скачки – верховыми там зачастую оказывались люди с характером жокея. Вот так это слово – с широким авантюрным понятием – во-первых, сузило своё значение, а во-вторых, приобрело даже некий налёт снисходительности. Хорошее слово или слово худое иногда переживает такие лихие повороты в судьбе – просто диво дивное. Слово «жокей» – красноречивый тому пример. Или взять, например, звонкое имя коня Дон Кихота – Росинант. В этом слове чудится и роса, и сияние, и ещё, бог знает, что, связанное с благородным рыцарем. Хотя на самом деле «Росинант» просто-напросто – «Бывшая кляча».