Год Крысы. Путница - Ольга Громыко

Особенно неспокойно почему-то было Цыке. Уж он по-всякому ложился: и на спину, и лицом к костерку, и задом, но Саший продолжал щекотать его соломинкой. Попеременно вспоминались то лица побитых и обкорнанных саврян, когда их плот отпихивали от берега, то стоящая в воротах Фесся — зареванная, растрепанная, чем-то неуловимо на них похожая. Может, незаслуженной обидой на него, Цыку?

Батрак сердито ударил кулаком по скатанной в трубку безрукавке, заменявшей подушку. Не надо ему ни сена, ни тсарской милости, как-нибудь и так проживет! Лишь бы домой поскорее отпустили.

Мимо, насвистывая, прошел йожыгский возница. Рожа у него была довольнющая: до пожара, с милостивого разрешения знаменного, успел кинуть в телегу несколько охапок сена и прикрыть рогожкой, чтоб не разлеталось. Только оно и уцелело. Остальные глядели на мужичка кисло, с завистью, хотя пара-тройка тючков все равно бы их не утешила: вот целый стог — это да! Возница же радовался малому и в конце концов огреб-таки по шее, под предлогом: «Спать мешаешь, окаянный!»

Спустя лучину Цыка наконец начал задремывать, но тут его внезапно дернули за рукав.

— Чего? — вскинулся батрак, приняв неслышно подкравшегося человека за вора.

— Тихо ты, — шикнул Мих, и Цыка с изумлением заметил, что друг как будто вовсе не ложился. Или собраться успел, вплоть до объемистого мешка за плечами. — Уходить отсюда надо. Я нашел, где белокосые лодчонку в камыше спрятали, — чернобородый кивнул в ту сторону, — припасов в обозе хватанул — тех, хо-хо, что нам весь месяц не докладывали… Ты со мной?

— Ты что! — испугался Цыка. — Если поймают — повесят!

— Вот еще! Кто ж рабочую скотину вешать станет? Плетей дадут, и все.

— Тоже не мед…

— Паутиной замажешь — подживет.

— А кольца? — тряхнул рукой батрак. На тсарских харчах да работах он похудел, и железяка легко крутанулась на запястье. — По ним же сразу беглого признают!

— Я одного кузнеца поблизости знаю, расклепает.

— А толку? У тсеца же записано, где мы живем.

— Значит, не будем больше там жить.

— Да ты что! — Цыке показалось, что друг совсем рехнулся. — У меня жена, ребенок…

— Вернешься тайком и заберешь.

— А дом недостроенный, а скотина? Не, я не могу… — затряс головой батрак.

— Ты что, совсем дурак? — разозлился Мих. — Не понимаешь, чем пахнет?

Цыка потянул носом:

— Сеном горелым.

— Скоро мясом горелым запахнет! Неладное что-то знаменный мутит, будто нарочно нарывается. А караула почему-то не выставил. Только у самой переправы.

— А зачем еще где-то? Куда мы с острова денемся-то?

— Мы — никуда… А вот белокосые на нас, думаю, крепко осерчали.

— Так все по закону же! Остров наш, и сено нечего было жечь…

— По бумажному! — перебил Мих. — А по человеческому… — Чернобородый устало махнул рукой. — Ладно, пес с тобой. Один пойду. Не выдашь хоть?

— Да ну тебя! — Цыка напоказ отвернулся на другой бок.

— Ладно, бывай. — Мих с досадой хлопнул друга по плечу и отошел так же беззвучно, как и появился.

Батрак понял, что теперь точно до утра не заснет. Уходить, ишь ты! Бывшему наемнику легко говорить: вскинул мешок на плечо и все хозяйство с собой унес. А им, весчанам… Взгляд упал на сладко сопящего Колая. Вечно смеялись над ним, презирая за трусость и прикрывающее ее хвастовство. А выходит, и сам Цыка такой? Да нет, это ж разные вещи! Бояться даже по мелочи рискнуть — и тсарского приказа ослушаться!

Промаявшись еще с десяток щепок, батрак почуял, что его беспокойство дошло до Живота — прихватило. Проклиная про себя Сашия, он натянул башмаки и нарочно пошел не к ближним кустам, а в дальние, на другой стороне островка, чтобы проветрить голову. Там и воняло поменьше.

Караулов на этом берегу действительно не было, хотя батраку показалось, что тсецкие костры горят ярче обычного. Будто маяки. Поворачиваться к ним голым задом Цыка отчего-то постыдился, зашел поглубже в кусты — и башмак неожиданно увяз в рыхлой земле. Кротовина, что ли? Батрак раздвинул ветки, давая дорогу лунному свету. Да нет, тут, похоже, лопатой поработали. Клад?! Цыка там-сям ковырнул носком — неглубоко зарыли, что-то твердое прощупывается. Вот уже и забелело на дне ямки…

Батрак присел на корточки и копнул поглубже.

* * *

Без факела стало совсем худо. Пришлось брести почти на ощупь, даже плесень не везде росла. Плевуны, правда, больше не встречались: то ли уже улетели на охоту, то ли в этой части подземелья их не водилось. Зато развилок тут было столько, что Рыска почувствовала себя запутавшейся в мочалке блохой. Проще, кажется, взять кирку и продолбить колодец вверх.

Девушка наконец нашла одну из Райлезовых стрелок, свеженькую, беленькую, но Альк отрицательно качнул головой:

— Туда нам точно нельзя.

— Почему? Ловушку-то мы уже миновали!

— Сомневаюсь, что она здесь одна. Давай в соседний ход. Рыске захотелось заскулить от обиды, словно перед ее носом захлопнули найденную с таким трудом дверь. Ноги подкосились — опять это бесконечное блуждание впотьмах?!

— Альк, — виновато прошептала девушка, чувствуя себя настоящей — как там на воровском языке? — «тележкой», причем груженной камнями и с квадратными колесами. — Я очень-очень устала… И так пить хочу…

Саврянин, не рассердившись, сразу остановился.

— Я тоже. Давай передохнем. — Альк вытянул руку, нашаривая стену, и присел возле нее. Отцепил от пояса баклажку. — Только все не выпивай, неизвестно, сколько мы тут еще пробродим.

Рыска радостно вцепилась в воду и тут же выхлебала половину. Потом спохватилась, набрала полный рот, чтоб растянуть наслаждение и отмочить горло, и вернула баклажку. Альк сделал всего один глоток и повесил ее на место, попутно наткнувшись на оттопыренный карман.

— Есть хочешь?

Девушка с мычанием кивнула, поперхнувшись водой и чуть ее не выкашляв.

— На. — Саврянин вытащил краюху. Она изрядно помялась, но сейчас Рыска обрадовалась бы и горсти крошек.

— А ты?

Альк хотел отказаться, но при запахе хлеба желудок решил, что самое страшное уже позади, и требовательно заурчал. Девушка, не дожидаясь иного ответа, разломила краюху пополам.

От еды (хотя сколько ее там, Рыска бы сейчас и целую ковригу умяла!) на душе стало повеселее, а вот тело, наоборот, окончательно сдалось. За три дня погони ни Альк, ни Рыска толком не спали и даже не отдыхали, и чем дольше они сидели, слишком обессиленные, чтобы даже говорить, тем меньше хотелось вставать. Девушка как-то незаметно привалилась к саврянину боком, потом и голову ему на плечо опустила. Почувствовав, что подруга начинает обмякать, Альк тоже сдался, придержал ее рукой и лег. Рыска тут же свернулась клубочком, судорожно вжимаясь спиной в живот саврянина.