Егор - Мариэтта Чудакова

Егор ясно понимал, что встать не может. Но с детства воспитанное чувство долга, ответственности – то самое, что заставляло друзей сравнивать его с командиром подводной лодки, – заставило отозваться на настойчивость тона.

Подсознание (сознание, возможно, уже замутилось) того, кто в детстве мечтал стать морским офицером, заставило воспринять услышанные слова как отданный ему приказ: Гениева была руководителем конференции с российской стороны…

Это подняло Егора Гайдара с постели, заставило одеться, выйти из своего номера, спуститься в зал и взойти на трибуну. Поэтому когда, прочитав блестящий доклад, через несколько минут Гайдар упал за дверями зала без сознания, у него носом и горлом пошла кровь и начались конвульсии, – он был на людях, а не один в номере, где скорая смерть ожидала его неминуемо.

На Британских островах уже не было ни Конан Дойла, ни Шерлока Холмса.

Не нашлось их и у нас в России.

Кто именно поднес Егору Тимуровичу рукой официантки «дьявольский коктейль» (так назвал Фрэнсис один из своих романов)? Тайна гнусного отравления человека столь яркого ума остается нераскрытой по сю пору.

И мне неизвестно, занят ли кто ее раскрытием.

Атос, как все благородные натуры, никогда не делился с другими своими тяжелыми чувствами. Он таил их в себе, стараясь пробуждать в других только бодрость и надежду.

А. Дюма. Двадцать лет спустя

– Три лишних дня ждут того, кто пойдет с нами.

– Три лишних дня? Три дня жизни?

Кайон уверенно кивнул:

– Если мы победим, будем жить вместо восьми одиннадцать дней.

Рэй Брэдбери. Лед и пламя

Только полночь опустится,

как догадка о том,

что уже не отпустится

ни сейчас, ни потом,

что со счета не сбросится

ни потом, ни сейчас

и что с нас еще спросится,

еще спросится с нас.

Ю. Левитанский

Его долго лечили. Каждый день он ездил в клинику, ему промывали кровь…

Человек огромного ума и аналитических способностей, к тому же сполна наделенный трезвым взглядом на жизнь вообще, на свою жизнь в частности, он понимал, что его жизненные сроки резко сократились.

Те, кто хотели лишить Егора Гайдара жизни, в значительной степени в этом преуспели.

…Теперь, когда он появлялся перед полным залом на презентации своих новых книг, у тех, кто действительно любил его, – а таких среди пришедших на презентацию было большинство, – холод тек по спине: мы видели лицо человека, точно знающего, что дни его сочтены. Смертная тоска пряталась в глубине глаз.

Как-то он почти дословно, как обычно, вспомнил страницы изданной по-русски еще в годы его детства биографической книги Андре Моруа о его любимом писателе – «Три Дюма».

На этот раз его интересовали подробности жизни не писателя Александра Дюма, а его отца. Того, кто был сыном французского маркиза и его чернокожей рабыни и родился на острове Сан-Доминго.

Этот сын стал бравым наполеоновским офицером, и, возвращаясь во Францию из Африки после сражений, попал неожиданно в Неаполитанской республике в руки врагов Бонапарта и оказался в тюрьме.

Неведомые друзья предупреждают его, чтобы он опасался яда. Он отнесся к этому предупреждению внимательно. Тюремный врач принес ему бисквиты и посоветовал есть их размоченными в вине. Врача он не заподозрил.

«Я точно выполнил его предписание, но к двум часам пополудни у меня начались такие сильные спазмы в желудке и рвота, что я не смог обедать. Приступы боли все усиливались, и я лишь чудом не отправился на тот свет. Характер спазм и рвоты свидетельствовал об отравлении мышьяком…

В результате я почти оглох, полностью ослеп на один глаз и меня разбил паралич… Эти симптомы одряхления появились у меня в тридцать три года и девять месяцев, что явно доказывает, что в мой организм ввели какой-то яд…»

Дальше биограф писал, что наполеоновский офицер вышел из тюрьмы полупарализованным и в этом плачевном виде добрался наконец до своей семьи. Через полтора года появился на свет его сын – будущий автор «Трех мушкетеров». А еще через четыре года старший Дюма, вернувшись с верховой прогулки, вынужден был лечь в постель…

«– Неужели генерал, – воскликнул он, – который в тридцать пять лет командовал тремя армиями, должен в сорок умирать в постели, как трус? О Боже, Боже, чем я прогневил тебя, что ты обрек меня таким молодым покинуть жену и детей?

Он призвал священника, исповедался, а потом, повернувшись к жене, испустил последний вздох у нее на руках в тот миг, когда часы пробили полночь».

…Близкие друзья Егора – семейная пара – сказали о каком-то их общем возможном большом замысле:

– Ну, за пять лет это точно можно сделать!

Он ответил грустно:

– Ну, если бы я знал, что у меня есть пять лет для моих работ… Это было бы счастье!

Только с двумя людьми на свете – с двумя женщинами, которых он любил и которые любили его, – с женой и матерью мог бы он поделиться своей смертной тоской.

Но именно их-то он ни в коем случае не хотел обременить этой тяжестью.

«Он часто приезжал ко мне. Мы просто садились в комнате за стол, друг напротив друга, и разговаривали. Он умел рассказать обо всех своих заботах и в то же время постараться меня не озаботить. И всегда: “А, ерунда, мама, не обращай внимания”» (А. П. Бажова-Гайдар, декабрь 2010).

В 2005 году родилась внучка Катя – Катерина Петровна…

В три года она любила ездить к деду. Перенимала его речь и, возвращаясь домой, объявляла:

– Прошу вас исходить из гипотезы, что я не люблю кашу!

Егор говорил маме:

– Ух, я так Катьку люблю – прямо не могу! Я бы ей все-все позволял!..

Он жил той жизнью, которою жил всегда. Как всегда, много читал.

Появилась автобиографическая книга Яноша Корнай, сыгравшего немалую роль в его жизни. Название увлекало: «Силой мысли: Неординарные воспоминания об одном интеллектуальном путешествии».

И его собственная жизнь была в первую очередь интеллектуальным путешествием. Главное в ней делалось силой мысли. Ему тоже было что вспомнить. Но он знал – не осталось времени.

«Попробую подытожить, – читал Егор книгу Я. Корнай, – на каком этапе личного выбора я находился в 1959 г… Мне потребовалось лет пять, с 1954-го по 1959-й, чтобы определиться, как я хочу жить в дальнейшем… Примерно в 1959 г. некоторые мои решения оформились окончательно. Здесь я хотел бы выделить пять пунктов».

…Егор читал пункт за пунктом. И поражался: после каждого из них он мог бы написать – «И я тоже». Только с ним это происходило гораздо позже – и решения по разным пунктам принимались в разное время.