Экзорцисты - Джон Сирлз

Я не стала.

Будь наши родители живы, они бы ни за что не допустили такого времяпрепровождения и не стали бы терпеть постоянно включенный вопящий телевизор. Телеигра «Хорошая цена», «Тесто тик-так», «Главный госпиталь», шоу Фила Донахью, «Привет», «Семейные узы» – бесконечные шоу начинались и заканчивались, со слезами и аплодисментами, драматической музыкой и смехом за экраном, а мы с Роуз сидели в гостиной, онемев, не в силах пошевелиться, проваливаясь в короткий сон и снова просыпаясь. Мы почти не разговаривали, пока я не спрашивала ее, слышит ли она звуки, которые доносятся из подвала.

– Что? – говорила она, поднимая голову в комнате, окутанной туманом нашего горя.

Неминуемо звук возникал снова: что-то двигалось под нами, что-то разбивалось.

– Ты слышала? – спрашивала я.

– Что слышала?

– Шум, Роуз. Самый разный. Внизу, в подвале.

Моя сестра нашла пульт от телевизора и убавила звук. Я хотела, чтобы она совсем его выключила, чтобы мы могли послушать как следует, но она ни разу этого не сделала.

– Нет, – отвечала она, наклонив голову и прислушиваясь. – Я ничего не слышу. Тебе нужно показать свое ухо врачу, малявка.

Она была права. Мне действительно следовало показаться врачу, но я почему-то – исключительно по собственной глупости – считала, что это ее забота, по крайней мере, так сказали в больнице, когда выпустили меня под ее опеку. Около нас во время выписки собралась целая толпа медсестер и администраторов, устроивших мне настоящее представление: девочка с забинтованной левой половиной головы, трубочка вставлена в ухо – и все потому, что она вошла в церковь ночью, во время сильного снегопада, чтобы посмотреть, что задержало там ее родителей. Они засыпали Роуз огромным количеством бумаг, которые она должна была подписать, и назначениями к докторам, рассказали о том, что я уже записана на приемы. Но после того как мы покинули больницу, мы так ни к кому и не пошли.

Стук. Резкий металлический звук. Грохот. Наступила еще одна ночь, мы по-прежнему не шевелились и не разговаривали, зато внизу разразилась настоящая какофония. Я начала прикладывать ухо – здоровое – к полу, представляя, как Пенни, кукла с круглым, как луна, лицом и пустыми черными глазами, размером с младенца, трясет прутья своей клетки. Пробыв в таком положении достаточно долго, я могла бы поклясться, что слышала чье-то дыхание, вдохи и выдохи. Подняв голову, я говорила Роуз дрожащим голосом, готовая расплакаться:

– Ты спятила, если их не слышишь. Они возмущены. Они горюют. Они хотят, чтобы наши родители вернулись. Я знаю.

Роуз снова приглушила звук. Но с каждым новым разом энтузиазм, с которым она наклоняла голову и прислушивалась, убывал.

– Извини, Сильви, я правда ничего не слышу. Да и почему я должна? Внизу ничего нет, кроме нескольких тряпичных кукол и пыльного мусора. Это ты сумасшедшая, если веришь тому, что говорили мама и папа.

– Я не сумасшедшая.

– Я тоже. А если ты так уверена, спустись вниз и посмотри.

Мы обе знали, что я побоюсь идти туда одна.

По мере того как шло время, слова Роуз начали казаться мне правдой, и я стала думать, что только я слышу те звуки. В конце концов доктор должен был вынуть трубку из моего уха, но вместо этого я однажды проснулась посреди ночи и обнаружила, что она лежит на ковре рядом с кроватью, похожая на маленького червяка. Очевидно, я выдернула ее во сне и, возможно, причинила себе вред – так я решила. Примерно через месяц, когда мы уже не сидели постоянно в гостиной, грохот, скрежет и звон прекратились, причем так неожиданно, словно кто-то выключил проигрыватель. Одна часть меня решила, что это оттого, что восстанавливается слух, и у меня появилась надежда, что ш-ш-ш-ш тоже со временем уйдет. Но другая часть все равно верила, что те, кого мои родители оставили внизу, обрели покой. Если так, им это удалось гораздо быстрее, чем нам, жившим наверху.

По этим причинам, по многим причинам, людям следовало держаться как можно дальше от нашего дома во время Хеллоуина. Дети, которые ходили по домам, с большей пользой провели бы время, пробродив возле поля для гольфа, окруженного громоздившимися друг на друга огромными домами в колониальном стиле, вместо того чтобы шататься по нашей улице с полудюжиной недостроенных фундаментов. Несмотря на комаров, лужи и сорняки, пробивавшиеся сквозь трещины в асфальте, мы с Роуз в детстве играли на одном из них, расположенном на противоположной стороне улицы. Мелками пастельных цветов мы рисовали воображаемые спальни для наших воображаемых детей, мебель на полу, картины на стенах, стараясь держаться подальше от ржавых стальных прутьев, которые, по мнению Роуз, должны были стать камином. Мы были единственными жителями тех домов, заброшенных давным-давно, когда строитель обанкротился. Ему удалось продать только тот, что купили мои родители.

И все же в Хеллоуин дети проходили мимо знака «Посторонним вход воспрещен!» и шагали по дорожке к нашему дому. Некоторые из них держались совершенно спокойно, и я не сомневалась, что они пришли за конфетами, но другие явно храбрились, нервно хихикали и замолкали, оказавшись на крыльце. Как правило, они хотели посмотреть на моих родителей – чтобы потом рассказать о них друзьям. И какое же разочарование их ждало все прошедшие годы, когда вместо родителей они видели на крыльце корзинку с конфетами и записку, написанную аккуратным почерком мамы: «Пожалуйста, угощайтесь, но не забывайте о тех, кто придет после вас, и держите в узде свою жадность»… А в те годы, когда мы оказывались дома, они испытывали еще большее разочарование, когда дверь сразу открывалась и наша высокая бледная мама улыбалась им и бросала шоколадки в их наволочки.

Но кто знает, как менялись детали в их рассказах?

Никто долго не открывал дверь, и мы слышали пение, которое доносилось из подвала…

Когда эта женщина нам открыла, на ногтях у нее была засохшая кровь…

Кукла с круглым, похожим на луну лицом сидела в кресле и раскачивалась, сама…

Я уже давно поняла, что невозможно контролировать то, что говорят люди.

Несмотря на то что Роуз включила свой стереопроигрыватель на полную мощность и «Линэрд Скинэрд»[10]вопил во всю мочь, и несмотря на несмолкающее ш-ш-ш-ш, я услышала, как к нашему дому идут за угощением дети в первый Хеллоуин после смерти наших родителей. В тот год у меня было больше причин беспокоиться о том, кто постучит к нам в дверь, чем прежде, но я старалась об этом не думать. Открыв, я увидела на пороге трех девчонок в коротких юбочках, шуршавших на ветру, рваных сетчатых чулках и блестящих кофточках. И соответствующе размалеванных, помада и тени – все как полагается. В начале нашей подъездной дорожки стоял фургон, окутанный дымом из выхлопной трубы, и освещал фарами старый колодец и место, где когда-то стояла клетка с кроликом Роуз.