Сто тайных чувств - Эми Тан

К концу младших классов мое видение загробного мира стало более серьезным — я видела его как место бесконечного знания, место, где все тайны будут раскрыты; нечто вроде городской библиотеки, только побольше, где набожные голоса провозглашают через громкоговорители, что ты должен и что не должен делать. И если ты не был безнадежно грешен, тебе не нужно было отправляться в ад, искупив свои грехи громадным штрафом. За более тяжкие грехи ты попадал в заведение наподобие дополнительной школы, место, где кончают все дурные дети — те, которые курят, воруют, убегают из дома, имеют внебрачных детей. Но если ты следовал правилам и не становился бременем общества, можно было смело надеяться попасть прямо в рай. А там-то уж наверняка найдешь ответы на все вопросы, которые тебе без конца задают учителя по катехизису, типа: Почему все люди должны учиться? Почему мы должны помогать тем, кто нуждается? Как мы можем предотвратить войны?

Я также надеялась узнать, куда делись некоторые потерянные вещи, как, например, перьевое боа Барби и, чуть пораньше — ожерелье из фальшивых бриллиантов, которое, как я подозревала, спер мой брат Томми, хотя и уверял: «Это не я, Богом клянусь». Что еще? Раскрыть некоторые тайны: убила ли Лиззи Борден[10]своих родителей? Кто был Человек в Железной Маске? Что на самом деле случилось с Амелией Ирхарт?[11]Кто из тех, кого приговорили к смертной казни, был действительно виновен? И кого из них в связи с этим повесили, отправили в газовую камеру, на электрический стул? И непременно найти доказательства того, что именно отец, а не Кван рассказал мне правду о том, как умерла ее мать.

Ко времени моего поступления в колледж я уже не верила ни в рай, ни в ад, ни в одну из метафор, определяющих возмездие и кару и основанных на абсолютном добре и зле. Я уже была знакома с Саймоном. Мы, бывало, покуривали травку с друзьями и болтали о загробной жизни: «В этом нет никакого смысла, старик, ты живешь на свете меньше сотни лет, потом все подытоживается, и — раз! Ты же миллиарды лет спустя, или на пресловутом пляже, или на жаровне, словно хот-дог». Мы не покупались на идею, что спасение — только в христианстве. Это значило, что буддисты, индуисты, иудеи и африканцы, слыхом не слыхавшие про Христа Всемогущего, обречены гореть в аду, в то время как члены ку-клукс-клана — нет. В перерывах между косяками мы говорили, стараясь не выдыхать: «Ну, и какой смысл в такой справедливости? Чему тут можно научить человечество?» Большинство наших друзей не верили в жизнь после смерти — окончен бал, погасли свечи, ни боли, ни возмездия, ни кары. Один парень, Дэйв, говорил, что бессмертие длится до тех пор, пока о тебе помнят. Платон, Конфуций, Будда, Иисус — бессмертны. Он сказал это после панихиды, по нашему другу, Эрику убитому во Вьетнаме. «Даже если бы о них и не вспомнили сейчас?» — спросил Саймон. Дэйв помолчал, потом ответил: «Да». «Как насчет Эрика? — спросила я. — Если люди будут дольше помнить Гитлера, значит, Гитлер — бессмертен, а Эрик — нет?» Дэйв снова помолчал. Но едва он успел ответить, Саймон твердо сказал: «Эрик был классный парень. Мы его никогда не забудем. И если рай существует, он сейчас там». Я влюбилась в него после этих слов, потому что чувствовала то же самое.

Куда исчезли эти чувства? Неужели пропали, подобно перьевому боа, стоило лишь на секунду отвернуться? Нужно ли мне, в свою очередь, усерднее искать?

Я помню отнюдь не только старые обиды. Я помню девочку на моей постели, я помню Эрика. Я помню силу нерушимой любви. В моей памяти всегда найдется место этим призракам.

У мамы — новый приятель, Хайме Хофре. Мне не нужно встречаться с ним, чтобы догадаться, что у него шарм, темные волосы и вид на жительство. Он будет говорить с акцентом, и позже мама спросит меня: «Правда ведь, он страстный?» Ей кажется, что слова звучат более пламенно, если подобраны с трудом, и если он, вибрируя голосом, выводит «амор» вместо «любовь». И несмотря на всю свою романтичность, моя мама — очень практичная женщина. Ей нужны доказательства любви: давай и получай взамен. Цветы, уроки танцев, заверения в верности до гробовой доски — инициатива мужчины. И вот результаты маминой самозабвенной любви — очередная попытка бросить курить ради него и неделя на курорте взамен. Она предпочитает грязевые ванны Калистоги и отель «Сонома Мишн». Она уверена в том, что мужчины, понимающие подобного рода обмен, выходцы из развивающихся стран; мама никогда не скажет «из стран третьего мира». «Колония под иностранной диктатурой» звучит куда более удачно! Когда развивающаяся страна недоступна, она переключается на Ирландию, Индию, Иран. Она убеждена в том, что мужчины, пострадавшие от гонений и экономики «черного рынка», знают, что поставлено на карту, и будут с большей энергией стараться завоевать тебя. Они открыты для общения. С такими мыслями мама обретала настоящую любовь всякий раз, когда бросала курить ради здоровья.

Ну да, черт возьми, меня бесит моя мать. Сегодня утром она сказала, что может подъехать и развеселить меня. А потом в течение двух часов сравнивала мой развалившийся брак с ее браком с Бобом. Пренебрежение обязанностями, нежелание идти на компромиссы, ничего не давать, только брать — вот общие черты, которые она подметила у Саймона и Боба. А мы с ней только «давали, давали, давали из глубины наших сердец». Она стрельнула у меня сигарету, потом взяла спичку.

— Я знала, что это произойдет, — сказала она с придыханием, — еще десять лет назад. Помнишь, когда Саймон отправился на Гавайи, а у тебя был грипп?

— Я сама велела ему поехать. У нас были билеты с установленной датой вылета, и ему удалось продать только один… — Почему я его защищаю?

— Ты была больна. Он должен был кормить тебя с ложечки куриным супчиком, а не прыгать на пляже.

— Он «прыгал» со своей бабушкой. У нее был удар… — я начинала хныкать, как дитя.

Мама одарила меня сочувственной улыбкой.

— Дорогуша, ты не должна больше чувствовать себя покинутой. Я знаю, каково тебе. Я — твоя мать. Помнишь об этом? — Она затушила сигарету и продолжала уже своим обычным ровным тоном социального работника: — Саймон недостаточно любил тебя, потому что у него что-то не в порядке, а не у тебя. С тобой все в порядке. Ты очень привлекательна.

Я натянуто кивнула.

— Мам, мне пора на работу.

— Конечно, поезжай. Я только выпью еще чашечку кофе. — Она поглядела на часы и сказала: — В десять утра приезжали из службы дезинфекции выводить блох в моей квартире. Подожду еще часик, прежде чем возвращаться.

Теперь я сижу у себя за столом, не в силах думать о работе. Я полностью опустошена. Откуда ей знать, как сильно я могу любить? А знает ли она, сколько раз причиняла мне боль, сама об этом не подозревая? Жалуется, что время, проведенное с Бобом, было потрачено впустую. А как же я? Как насчет тех лет, которые она не провела со мной? Не были ли они потрачены впустую? И почему сейчас я трачу столько душевных сил, думая об этом? В очередной раз я низведена до уровня сопливого ребенка. Мне снова двенадцать, я лежу ничком на своей постели, стискивая зубами уголок подушки, чтобы Кван не услышала мои сдавленные рыдания.