Мороженое в вафельных стаканчиках - Мария Ботева

Пока на улице была линейка, я поднялась к секретарю, написала заявление, отдала аттестат — он все еще лежал у меня в рюкзачке.

— Ты знаешь, что у этого класса особая программа? — спросила она. — Это класс спасателей. Должно быть хорошее здоровье, у тебя хорошее?

— Да, — ответила я, и у меня тут же заболела ноги середина. Так сильно, что я чуть не вскрикнула. Но я не стала кричать, а молча отдала заявление.

— Ты далеко живешь, — она увидела мой адрес, — тебе будет удобно добираться?

— Да, — снова сказала я, — папе тут по дороге на службу. На самом деле он служил в другой части города, и это можно было легко проверить, но мне повезло.

Оказалось, очень просто было поступить в новую школу. Когда я пришла домой, мама уже не стонала, она заснула с полотенцем на лбу. Папа сидел у телевизора, переживал за пляжный волейбол, я не стала его отвлекать. Про новую школу рассказала им утром. Мама была не очень-то довольна, а папа шепнул одними губами, беззвучно, что я молодец. Еще бы, столько думала, так сильно середина ноги у меня еще не болела. Всю ночь. И днем еще.

— С детства я мечтал иметь тельняшку и зуб золотой, — сказал нам этот старик, — люди бы смотрели и говорили: «Вот идет морской волк». А я бы шел и улыбался.

И он улыбнулся. Улыбка его блестела в свете костра — мы увидели не один, а сразу несколько золотых зубов: внизу и вверху.

Старик живет на берегу Ползунихи. Вроде бы близко от города, но это такая глушь непролазная. Попробуй пробраться через кусты ивы в воде, рогоз, камыш, осоку. Ползуниха только называется речкой. На самом деле это заливные луга с островками суши, вечными комарами и лягушками. Темная вода пахнет болотиной, на дне — густой слой ила. Должно быть, весной вода тут чище и подходит к самому порогу дома старика. А сейчас, осенью, видно, что избушка стоит на небольшом островке. Рядом другие острова, но никто на них не живет.

Мы отправились на этот остров в пятницу после школы. Мама все ворчала, что меня угораздило поступить в этот класс, не хотела отпускать. Папа ее уговорил. Как только мы причалили к берегу, старик выбежал из своей избушки, закивал головой, затараторил:

— Вот и Борька со своей оравой, привет, Борька, дети, вылезайте из своих шлюпок, парни — за водой, девки, ставьте ведро на огонь, время чая.

Все сразу же побежали в разные стороны. Кажется, только я одна не знала, куда себя деть.

— Новенькая? — спросил этот дедок. — Не знаешь, чем заняться? Держи спички. Разводи костер. Вот тут.

И он показал мне старое костровище. Рядом лежали щепки, так что первое топливо было. Скоро стали прибегать ребята. Алик притащил ведро с водой и побежал за дровами. Викашара приволокла старую сухую елку, Лешич нашел две рогатины, а Гоша — перекладину, мы повесили над огнем ведро. Так хотелось посидеть у огня, погреться после речки Ползунихи. Но Борискузьмич сказал, что сейчас начнется тренировка, надо натянуть параллельные веревки, навести переправу от одного острова к другому, навесить маятник. Все встали, побежали к рюкзакам, но тут из дома вышел старик с ведром и строго сказал:

— Время чая!

— Но световой день… — хотел объяснить Борискузьмич.

— Время чая! — повторил старик, глядя на учителя.

— Хорошо, — сдался Борискузьмич, — время чая. Доставайте пряники.

Все повытаскивали из рюкзаков свои припасы: хлеб, печенье, сыр, колбасу — у кого что было. А старик снял крышку с ведра. В нем были кружки. Он внимательно смотрел на нас и каждому выдавал кружку.

— У меня опять с собакой! — сказала Танька, когда получила свою кружку.

— И у меня! — обрадовалась Викашара.

— У меня виноград, — довольно сказал Гоша.

Лешич пил из кружки в красный горох, Алик по прозвищу Теоретик — из обычной алюминиевой. Мне досталась кружка с простой рыбой окунем. Похоже, кто-то поймал его, сфотографировал и перенес фотографию на кружку. По-моему, здорово. Никогда я не пила такого вкусного чая. Лето и осень встретились в моей кружке, черника и брусника плавали в ней. Запах мяты и можжевельника был в чае, запах ночной рыбалки и утреннего сбора грибов. Радость и грусть. Я пила чай, смотрела на рыбу окуня и думала, что, наверное, хорошо, что я не устроилась точить ножи, а пошла в школу. Так бы я никогда не попробовала этого чая, не знала бы о речке Ползунихе. Я все смотрела и смотрела на эту рыбу, и в конце концов мне даже показалось, что она подмигнула мне. И в это время Борискузьмич сказал:

— Темнеет здорово, пора, а то не успеем.

И мы взяли веревки и пошли готовить все к завтрашней тренировке. Закончили уже в темноте. Если бы на небе в тот день были тучи, то я бы сказала, что мы возвращались к старику в кромешной темноте. Но над нами было ясное звездное небо.

Учитель поднял нас ни свет ни заря, и мы сразу же начали переходить туда-сюда по бревну, прыгать по кочкам в Ползунихе, делать носилки из курток и переносить ложных пострадавших. От сырости у меня постоянно мерзли руки, из носа текло, и я снова начала сомневаться, не лучше ли было пойти точить ножи и коньки или остаться в старой школе. В это время я пыталась зацепиться карабином за веревку. Она висела горизонтально, а карабин был у меня на животе. Ногами и руками я держалась за веревку, мне нужна была еще хотя бы одна рука, чтобы раскрыть карабин, зацепить его и защелкнуть на веревке. Одноклассники справлялись с этим играючи, а мне пришлось долго повисеть. Думаю, моя команда вовсю кляла меня. Я хотела спуститься, сказать, что с меня хватит, но тут как-то все получилось, и я покатилась через овраг — неожиданно легко. Я даже закрыла глаза и увидела перед собой кружку с окунем. «Ладно, — подумала я, — останусь пока». В конце концов что-то у меня стало получаться. Например, по кочкам я прыгала быстрее Тани и даже длинноногой Викашары. Лучше меня в этом соревновании были только Лешич, Славка и Теоретик.

Во время ужина Борискузьмич проводил «разбор полетов», то есть объяснял нам, что мы делали правильно и какие ошибки допустили. Я думала, меня будут ругать больше всех. Конечно, мне досталось, но я почти не расстроилась. Мне было нисколько не стыдно за свои ошибки, тем более я вообще впервые узнала, что такие соревнования бывают, первый раз прыгала по этим кочкам. Соленый ругался не потому, что был зол, нет, он просто хотел, чтобы мы научились всем этим странным вещам. Это было видно. Вечерний речной воздух успокаивал, приглушал замечания и уносил обиды куда-то вдоль реки. Но тут учитель дошел до Гоши. Вот кому досталось! Причем его ругали за какие-то совсем уж мелкие ошибки. Я так и сказала учителю, что за такие просчеты можно каждого ругать, а не только Гошу.

— Но он собирается стать спасателем, — отрезал Соленый, — а остальные еще думают. Вот пусть обращает внимание на все, даже на мелочи.

— Может, он еще передумает, — вдруг подал голос старик, — ты вон тоже хотел какое-то такое… Романтическое. А работаешь учителем.