Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев

Диана полюбовалась ими, разглядывая со всех сторон и щуря глаза всякий раз, как камешки, вспыхивали гранями в свете солнечного луча. Наглядевшись, она протянула их обратно королеве со словами:

— Эти перчатки достойны руки королевы.

Екатерина бросила на герцогиню быстрый мимолетный взгляд, но не заметила ничего необычного — то же безмятежное выражение да глаза, как ни в чем не бывало устремленные на нее.

— Королевы? — повторила она вслед за Дианой, и зловещая улыбка внезапно тронула губы.

— Ну да, вашей руки, мадам, — так же невинно проговорила Диана.

— Моей?.. Или чьей-нибудь еще… — сощурилась королева-мать.

— Чьей же? — пожала плечами Диана.

— Есть еще другая королева…

— А, вы имеете в виду Жанну Д'Альбре? Так вы хотите подарить эти перчатки ей? Что ж, это ваше право, ведь она скоро станет вашей родственницей. Лично я не буду иметь ничего против. Мадам Д'Альбре высокая, стройная и красивая женщина, правда, несколько сурова и не любит выставлять напоказ украшения, всегда довольствуясь их минимумом, но эти перчатки должны понравиться, они придадут ей весьма импозантный вид.

— Вот именно, дочь моя, вот именно, — медленно проговорила старая королева, и огоньки затаенной радости заблестели в ее глазах. Внезапно она добавила, для виду вздохнув: — Впрочем, я еще не решила, быть может, я оставлю их себе, они действительно великолепно выполнены и удобно и изящно будут сидеть на моих руках.

Диана кивнула и отправилась домой, но, выходя из Лувра, встретилась с Алоизой де Сен-Поль. Эта встреча задержала ее на добрую четверть часа, но в течение этого времени произошло событие, о котором она с содроганием вспомнит несколько часов спустя.

После ухода герцогини Монморанси Екатерина некоторое время пребывала в раздумье, потом решительно взяла ларец с перчатками, накрыла его той же синей материей и распорядилась, чтобы ей подали носилки. Выходя из Лувра, она увидела Диану, беседовавшую с госпожой де Сен-Поль. Разговор был настолько оживленным, что обе женщины не заметили королеву, устремившую на них пристальный взгляд. Убедившись, что им не до нее, Екатерина быстро села в портшез и приказала нести себя к мосту Святого Михаила.

Вечером, когда в Лувре завершались последние приготовления к отъезду королевского семейства на бал в Ратушу, Лесдигьер, который оставил Жанну на некоторое время, чтобы повидаться со своими старыми друзьями, несшими суточную караульную службу во дворце, неожиданно встретился с Дианой де Монморанси. И он, и она искренне удивились и обрадовались встрече, ведь именно у французской принцессы Лесдигьер начинал службу, когда десять лет назад впервые приехал в Париж.

Диана сразу же узнала его.

— Лесдигьер, неужели это вы? — обрадованно воскликнула она, жестом приказывая фрейлинам расступиться, чтобы он подошел поближе.

— Кто же другой, мадам, смог бы обрадоваться такой встрече больше, чем я? — с улыбкой ответил Лесдигьер и, подойдя, учтиво склонился в поклоне.

— Сколько лет мы с вами не виделись! Целую вечность!

— За это время многое изменилось, мадам, как в нашей жизни, так и в стране в целом, но неизменными остались мое благоговейное обожание и любовь к вам как к госпоже, которая всегда была внимательна и нежна со мной, и образ которой я, как священную реликвию, всегда буду хранить в с ноем сердце.

— Вы изменились, Лесдигьер, возмужали… Вас стали называть господином, ведь вы теперь сиятельный вельможа; говорят, королева Наваррская души в вас не чает, и вы — ее первый фаворит.

И Диана так игриво улыбнулась, что он не мог не рассмеяться.

— О мадам, я всего лишь охраняю ее величество, и это мой наипервейший долг перед женщиной, которая является родной матерью для всех угнетенных и несправедливо обиженных, имя которым — протестанты.

— Ну-ну, Лесдигьер, не надо вводить меня в заблуждение. Я ведь знаю, что вашим личным отношениям с Жанной Д'Альбре мог бы позавидовать любой принц. Или вы полагаете, что, находясь здесь, в Париже, мы настолько оторваны от мира, что не знаем того, что творится в государстве, в частности, в крепости, именуемой Ла-Рошель?

И она снова чарующе улыбнулась.

— Было бы несправедливым отрицать правдивость ваших слов, мадам, — слегка смутившись, ответил Лесдигьер, — но почту своим долгом заметить, что мною никогда, так же как и в этом случае, не руководило честолюбие. Для меня она — королева моего сердца, для всех остальных — вождь нашей партии.

— Я нисколько не сомневалась в таком ответе, Лесдигьер, потому что вы, пожалуй, единственный человек среди всего придворного общества, который никогда не искал ни почестей, ни славы, ни богатства, поскольку вы благородны, честны и совсем не честолюбивы. Должно быть, именно поэтому фортуна так благоволит к вам и вы за короткое время достигли всего, о чем иные только мечтают, а другие тратят на это десятилетия.

— Благодарю вас, мадам, за столь лестные отзывы о моих ничтожных способностях, — склонил голову Лесдигьер. — Хочу ответить, что весьма сожалею, что мое вероисповедание и гонения на гугенотов не позволили дальше служить вам и герцогу Монморанси. Его светлость — человек высоких моральных качеств и нравственных устоев; быть его доверенным лицом и одним из друзей — предел мечтаний честного человека. Служить при этом еще и вам, мадам, — наивысшее счастье, потому что женщины, обладающие такими незаурядными качествами, весьма редки в наше время.

— Мне искренне жаль, — вздохнула Диана, — что ваши убеждения не позволяют принять веру нашего двора. Случись так, вы снова были бы в центре всеобщего внимания, и мой супруг, коннетабль, дал бы вам звание полковника.

— Когда-нибудь, быть может, я им и стану, — скромно улыбнулся Лесдигьер, — но пока меня вполне устраивает то почетное место, которое я занимаю при Жанне Д'Альбре, королеве французских протестантов.

— Вы, конечно, поедете на бал, Лесдигьер, который устраивают в Ратуше отцы города? — поинтересовалась Диана.

— Разумеется, ведь туда приглашена и королева Наваррская.

— Мы все будем рады видеть ее там, и особенно я, потому что, честное слово, она мне симпатична. Ее гордость и независимость, презрение ко всему, что чуждо, нежелание улыбаться, когда этого совсем не хочется, стремление говорить прямо и открыто то, что думаешь, а не то, что хотят от тебя услышать — лучшие качества человека. К сожалению, придворный штат короля Карла весьма далек от совершенства. Да вы и сами знаете, достаточно взглянуть на льстивые выражения лиц и подобострастные, фальшивые улыбки.

Лесдигьер кивнул и счел нужным заметить:

— При дворе наваррской королевы вы этого не увидите. Люди там честны и открыты, и если улыбаются, то от чистого сердца, а если плачут, то настоящими слезами, порожденными искренней скорбью.

— Я знаю, Лесдигьер, потому и ваша королева импонирует мне. Нет, правда, — добавила Диана, немного погодя, — я даже слегка завидую ее независимости и тому, что у нее такой телохранитель… Одного опасаюсь, — внезапно понизила она голос. — Неспроста Екатерина Медичи решила выдать дочь замуж за наваррского принца. Что-то за этим кроется, что именно, пока не знаю, но догадываюсь — готовится нечто страшное… быть может, даже преступление.