Насмешливое вожделение - Драго Янчар

все ей объяснит. Начать следовало с различия между европейскими и американскими унитазами. Подумал, что предложит ей помощь. Например, уступит часть своей стипендии. Хлопнула дверь. Искуситель выбрался на улицу. Остался только он, бедный, несчастный Грегор Градник. И ничего уже не исправишь. Что бы он сейчас ни сказал и ни сделал, все станет очередным фрагментом мозаики гнусного мира. Когда он шел по безлюдной улице мимо «Лафитта», то увидел, как из щели под закрытой дверью падает полоска света. Проходя вдоль здания, поскользнулся на липкой грязи, видимо, блевотине, оставленной каким-то туристом. Заглянул в окно. Леди Лили сидела неподвижно, склонившись над фортепьяно, точно мертвая. Потом пошевелилась и посмотрела в окно, словно почувствовав, что кто-то за ней наблюдает. Она была без парика, собственные редкие волосы слиплись. Потом она долго трясущимися руками шарила в сумочке. Вытащила часы и поднесла прямо к глазам. Было четыре часа утра.

Глава восьмая

ШКОЛА КРЕАТИВНОГО СМЕХА

1

Тромбоны! Барабаны!

Утром его опять разбудили тромбоны и барабаны. Молодые чернокожие наяривали по барабанам, висящим у них на животах, и через мундштуки, торчащие из надутых щек, дули в блестящие металлические инструменты. Тут же роилась добрая сотня чернокожих девиц в коротких юбках. Во главе со своей предводительницей со свистком в зубах и горами трясущихся под одеждой телес. Парад! Парад! Все только и говорили о парадах, участники которых уже упражнялись в разных концах города. — Вы видели парад? Струсили? — Гамбо считал, что предстоящих дней следует опасаться. Это опасные дни, — сказал он. — Совершенно особенная пора, — заметил Фред, — разрезая свой стейк в тихой профессорской столовой. — Я бы сказал, — продолжил он, накалывая на вилку салат, — я бы сказал, сохраняющая архаические европейские христианские элементы. К которым позднее все — чернокожие, креолы, здешние французы — добавили понемножку своего. Я бы сказал, что о Марди Гра не нужно читать лекции. В него надо просто окунуться и плыть.

Пришла весна. Грегор Градник проводил воскресный день с Питером, Ирэн и их друзьями. Они стояли кружком в парке, ели бобы с рисом и чокались банками с пивом. Это единственное место в Америке, — одобрительно заметил друг Питера, где разрешено продавать алкоголь на улице. И в ближайшие дни его здесь прольется больше, чем воды. В Новом Орлеане нет своей воды, вся питьевая вода привозная и продается в магазинах. Ирэн, одетая в короткие шортики, бегала по траве. Питер рассказал о втором издании своей книги «По Новому Орлеану на велосипеде». Все внимательно слушали. Ирэн зааплодировала, все окружили автора, и Ирэн воскликнула:

«Писатель — писателю!»

Даймонд подписал свою книгу, последний экземпляр первого издания и с поклоном вручил Грегору. Все захлопали. Грегор поблагодарил. Ему такой книги нипочем не написать, такой успешной, — сказал он. — Ну, почему же, почему нет? — удивился Питер. — Потому что его беспокоит славянский акцент. — Ах, — сказал Даймонд, — бумага все стерпит, от нее ничего не услышишь. — Не поэтому, — произнес Грегор, — а потому, что, прежде всего, он плохой велосипедист.

На обложке книги автор в бабочке и теннисных туфлях, рядом его велосипед. Бабочка говорит о том, объяснил автор, что в книге идет речь о серьезных вещах — об истории, ботанике, этнографии. Тенниски — о том, что наш подход новаторский. И спортивный. Лучше всего смотрелся велосипед. Он стоял на картинке как племенной жеребец. Это был женский велосипед, сначала Ирэнин, а теперь их общий. Велосипед был старинный, хромированный, таких теперь больше не делают. В жизни он был еще красивее, чем на картинке. Все сгрудились вокруг него, гладили его и восхищались.

Потом Грегор испробовал этот великолепный велосипед, изображенный на книжной обложке.

Птицы в парке не щебетали, зато везде ревели гигантские транзисторы, и приторно пахло свиными ребрышками, которые чернокожие люди с золотыми перстнями на пальцах раскладывали на решетках грилей. Больше всего их было возле какой-то бетонной эстакады. Наверху громыхали машины, внизу чернокожие жарили сладкие ребрышки. Там облако приторно-вонючего дыма застилало солнце.

А солнце светило вовсю. Оно раскаляло улицы, с каждым днем в городе становилось все больше людей. Двигаясь вдоль реки в город, в это теплое и мягкое подбрюшье Америки валили толпы бродяг и устраивали становища на заброшенных складах и в готовых к сносу заводских цехах Французского квартала. Прибывали торгаши и перекупщики, гуляки и карманники. Прибывали проститутки обоих полов. Приезжали богачи на огромных автомобилях, в барах яблоку негде было упасть, Леди Лили каждый вечер исполняла «Нью-Йорк, Нью-Йорк».

Марди Гра приближался, и Новый Орлеан готовился к своему триумфу.

Дней за десять до вспышки новоорлеанского безумия Гамбо представил публике абсолютно оригинальную идею. Не дожидаясь, пока ход событий превратится в неуправляемый бешеный калейдоскоп, Гамбо открыл необычную фирму. Правда, время для торжественной церемонии выбрал не совсем подходящее.

2

«Эй, вы бумажные профессорские души!»

«И писатели-болтуны!»

«Тут все или прогнило, или вымерзло!»

Гамбо был в плохом настроении. Его обломовская голова кружилась, и он прислонил ее к барной стойке. Высокий барный стул под ним опасно покачивался. Пес Мартина встрепенулся и тихо рыкнул.

«Больше никто ничего не придумает!»

«Все это надо переварить!»

Это тебя надо переварить, — заметила Дебби. — Или подвергнуть глубокой заморозке. — В ответ на нее обрушился поток французских ругательств. Выпустив пар, он продолжил. — Проблема в том, что настоящих писателей больше нет. Писатели ходят по университетам в галстуках и болтают всякий вздор. С тех пор, как не стало Теннесси Уильямса, здесь никого больше нет. Теннесси и его старики и старухи, они пахли потом и духами, кровью и бурбоном, всё разом. А теперь пахнет дезодорантами. Теми, что для подмышек. Никто больше не умеет ударить, заплакать, укусить. Смеяться вообще не умеют.

«Не жизнь, а сплошное дерьмо!»

Он ударил по столу, а пес Мартина поднял тяжелую голову и привстал на передние лапы. Гамбо достало все: Дебби, пес Мартина, но больше всего — профессоры и писатели. Тем же утром, вернувшись домой, он установил перед домом давно заготовленный плакат:

Всемирно известная школа

КРЕАТИВНОГО СМЕХА

Доктора Ористида, Филипп-стрит 18, ап. З, Н.О.

3

«В мире столько всевозможных школ, — сказал он утром Грегору Граднику, — а научить людей как следует смеяться — некому. И это как раз то, в чем люди в этой стране остро нуждаются».

Грегору казалось, что они остро нуждаются не в этом, а, очевидно, в курсах креативного письма. Со смехом уже