Шесть дней июля. О комкоре Г.Д. Гае - Владимир Григорьевич Новохатко

— Ума не приложу, — сокрушенно сказал тот.

— Возьми у снабженцев материал, пусть сестры на руках сошьют. Найдем сухого сена, набьем матрасы. А на дно больше сена или соломы положим.

— Спасибо, Георгий Николаевич, — благодарно сказал Дворкин. — Я без вас давно бы зашился.

— Ничего, помаленьку наберешься опыта. Вот смотри, Гай — в германскую батальоном командовал, а теперь у него под началом соединение, и ничего, справляется.

— Замечательный он командир! — восторженно сказал Дворкин.

— Ну командир как командир, — медлительно сказал Николаев. — Хотя, конечно, ему трудно: полторы тысячи людей на него смотрят. Что не так сделает — сразу все видят. Но вообще-то каждый профессионал должен так работать.

— У нас раненых раз, два и обчелся, а у него бойцов тысячи.

— Это да... Я давно думаю: как у человека хватает сил других на смерть посылать? Каждый приказ — кому-то смертный приговор... Мне Гай чем нравится — сам вперед идет. Стало быть, знает цену каждому своему приказу. От этого он и решительный.

— Да, он всегда знает, как действовать, — сказал Дворкин.

— Я об этом и думаю: чем Гай руководствуется, когда неясное дело решает?

— Мне кажется, для него неясных дел нет, — сказал Дворкин.

— Это тебе по наивности кажется, дорогой коллега. Вот ты раненых согласился оставить в Тушне — правильно ли как начальник поступил?

— Они же сами отказались ехать, как я мог их заставить! — горячо сказал Дворкин.

— Вот и Гай не заставил, а надо бы. Помучились бы, зато живы были бы.

— Кто ж их, белых сволочей, знал, что с ранеными так поступят.

— Гражданская война такая, что пленных не хотят брать. Тут один разговор — кто кого уничтожит. Ты не думай, что врач — сторонний человек, попадись ты им, они и тебя к стенке поставят. А то и патрона не станут тратить — приколют, как борова.

— Мрачные у вас шутки, Георгий Николаевич, — с обидой сказал Дворкин.

— Какие к черту тут шутки? Так все и будет, как я говорю. Я это понял еще тогда, когда в Чека работал. Революция отрицает то, как буржуи жили, их жизнь отрицает. И ты думаешь, они с этим примирятся? Черта с два!

— Голова у вас политическая, — сказал Дворкин и неожиданно добавил: — Почему вы, с вашим умом, отказываетесь быть начальником санчасти?

— На кой ляд мне эти хлопоты?.. Я человек не честолюбивый. И потом, мне думать надо, а когда начальствуешь, думать некогда.

У окраины подводы потянулись за ушедшими вперед отрядами, в селе обоз еще стоял. У обочины сгрудились бойцы Симбирского коммунистического отряда, сельсоветчик из Тушны рассказывал о гибели раненых. Когда он закончил, раздались выкрики: «Ну мы им, сволочам, покажем!», «Не брать их в плен, подлюг!» Лившиц поднял руку: «Мы не звери, а бойцы революционной армии! В бою врагу никакой пощады, но раненых пленных мы трогать не должны!»

Гай пришпорил лошадь, поскакал к авангарду. На ходу хорошо думалось... Как только станет полегче, нужно собрать всех командиров и договориться о новой организации и о дисциплине. Надо, чтобы его поддержали самые авторитетные вожаки — Павловский, Устинов, Андронов, Пастухов. Решить это — значит переломить анархию, расхлябанность, своеволие партизанщины. Без строгой дисциплины нечего и думать об успешных боях. Стоит белым нажать как следует, и тотчас паникеры поднимают крик: «Надо отходить», «Нас окружают!» И командиры нередко поддаются этим крикам. Белые сильны организацией и дисциплиной, именно поэтому нас выбили с Волги, мечемся теперь между селами, опасаясь попасть в мешок. Как поднять дисциплину? Устинов и Лившиц уповают на сознательность. Но ведь не все сознательные. Вон прохоровская вольница — какая там сознательность? Хлещут самогон, отнимают у крестьян продукты и даже вещи, бузотерят и митингуют без конца. Уговорами с ними не сладишь. Тут нужен приказ, строгая ответственность. Как это сделать? Во-первых, дисциплинированный и твердый командир. Таких, как Прохоров, гнать беспощадно. Во-вторых, нужно чувство ответственности — чтоб каждый знал, что за невыполнение приказа он будет неминуемо наказан. Нужен революционный трибунал. На митингах дисциплины не установишь, там все тонет в разговорах. Результат один — беспорядок, а многие этого не понимают. Тот же Устинов или Петухов горой стоят за выборность командиров, за решение всех вопросов на митингах. Если командиры не понимают, что же говорить о рядовых бойцах?

— Товарищ Гай, скоро к своим придем? — окликнул его боец из колонны. Это был Вохряков — высокий мужик с бритой головой из отряда коммунистов Казани. Гай помнил его по бою у Климовки две недели тому назад.

— Скоро, скоро, — твердо сказал Гай. — Выйдем и пойдем брать Симбирск, готовься к этому.

— А осилим?

— Если ты сомневаться будешь, то не осилим. А я уверен, что осилим, значит, так и будет. Какой же ты солдат, если не веришь в победу?

— Я верю, это я вас хотел попытать, — озорно засмеялся Вохряков.

Побольше бы таких... В бою под Климовкой Вохряков с товарищами отбил две атаки каппелевцев, потом вместе с Гаем ходил в контратаку, которой сбили белых с господствующей высоты. Там и ранен был Вохряков — вон рука перебинтована до сих пор.

— Спасибо тебе за хорошую службу, Вохряков! — громко сказал Гай, приподнявшись на стременах.

Вохряков смущенно заулыбался, поправил винтовку на плече, пошел размашистей.

Через четверть часа Гай нагнал авангард.

— Где разведка? — спросил у Устинова.

— А вон за тем бугром, — показал тот рукой.

— По сторонам лучше глядите, чтоб в мешок не попасть.

— Да мы боевое охранение выставили, как вы приказывали.

— Молодцы, правильно делаете!

— Товарищ Гай, — сказал боец в летах, с густой сединой на висках, — мы тут спорили, как будем жить после войны. Некоторые говорят, что раз хозяйство общее будет, значит, у каждого вроде свой пай будет, ну как земля у крестьян. Захотел в другое место перейти — берешь свой пай и идешь куда хочешь. Так это или нет?

— Фабрики и заводы всему народу принадлежать будут. Не только ты хозяин — каждый, кто работает. И если ты переходить собрался, то попадешь на фабрику, где все общее.

— Значит, ты вроде как всему хозяин, но из вещей тебе ничего не принадлежит. Чтоб не было у тебя частной собственности, для этого, выходит, все делается?

— Выходит, так... Мы против частной собственности революцию делаем, потому что на ней эксплуатация держится.

Не будет частной собственности — не будет и эксплуататоров.

— А кто на фабрике хозяиновать будет?

— Народ всему