Опознание (главы из романа) - Николай Сергеевич Оганесов

«Конкретней!»

(«Заковырист ты больно, как я погляжу, — думает Бочаргуров, но отчаиваться не спешит, не сдается. — Врешь, не возьмешь — не таких обламывали!»)

«Руковожу экономическим обеспечением организации мероприятий, направленных на благородное дело охраны строительных материалов и других полезных ископаемых в рамках нашей родной гособщсоцсобственности».

«Какая в этом необходимость?» — допытывается несговорчивый председательствующий.

«Удивляете, товарищ. Просто удивляете. Нельзя же так, походя, зачеркивать усилия целого коллектива. Коллектива, чей труд вливается в труд моей республики, которой…»

«Отвечайте на вопрос!»

(«Ну, достал, гад!»)

«Не могу, — признается Бучаргоров. — По двум объективным причинам. Во-первых, неважно себя чувствую. Приболел что-то, в голове тяжесть. Почки, знаете ли, печенка-селезенка, веки слипаются, гастрит замучал, кислотность опять же, язык, вот, распух и приобрел неэстетический оттенок. Между прочим, прошу мои слова занести в протокол и учесть при вынесении решения».

«А во-вторых?»

(«Во-вторых? Что во-вторых?»)

«Во-вторых, не понял вопроса».

«Какая необходимость в этом самом экономическом обеспечении организации мероприятий, направленных и так далее?»

«Прямая».

«Прямая?»

«Совершенно прямая».

«А кому это нужно?»

«Снова удивляете, товарищ. Народу нужно, трудящимся, рабочим и работницам, колхозникам и колхозницам, интеллигенции нашей вечно недовольной…»

«Для чего?»

«Странный вы, право. Чтобы земля цвела и нивы колосились. Чтоб коммунизма светлый миг приблизить».

«Коммунизма?»

«Ну-да. А вы что же, против? — совсем теряется Бургачоров и торпедирует: — Попросил бы вас выбирать выражения и не повторяться. У меня, видите ли, работы по горло. И личных дел невпроворот».

«Например?»

«Мало ли? Например, домой необходимо вернуться. И желательно вовремя. Иначе возможны инциденты. Кстати, не разрешите ли вы мне, в порядке, так сказать, исключения, на некоторое время прервать наш разговор и отлучиться, чтобы возглянуть, как там поживает моя достопочтенная супруга, Мария свет Алексеевна?»

«Скажите, — интересуется невидимка после небольшой паузы, — это не вы вчера вечером загнали в палец занозу? Кажется, в указательный».

Борречагов вздрагивает. Он представляет, как по его могучему организму черной отравой медленно, но верно расползается кактусинный яд.

«Жена сказала, что от таких уколов умирают. Не знаете, правда это?»

«А у вас есть основания не верить собственной жене?»

«Нет, конечно, но кактус — растение импортное, не наше, есть подозрение, что жало ядовитое…»

«Хорошо, идите», — разрешает председательствующий («Или все же глас Судьбы?»), и Борочургову чудится, что в литом железном баритоне появилась теплая нотка — нотка надежды. И захотелось как-то сразу, здесь же, не медля, от всей души, от сердца ото всего, открыть портфель и этак прямо, по-честному, по-товарищески, принципиально, без всяких там ужимок и недостойных уверток предложить пятизвездного и лакомый кусок балыка. Ох, как захотелось, ох, как возжелалось — аж до ломоты в костях, до спазмы в горле!

«Спасибо, тронут», — благодарит он и, сосредоточив все силы, все внутренние свои ресурсы, все же не открывает портфель, не вытаскивает из его пахучего скрипучего нутра развратно блестящую бутылку и успевший пропитаться благородным жирком сверток («Рано, еще успею»).

«Имейте ввиду, при уколах кактуса противопоказано врать», — слышится вслед, и все стихает.

«Что ж я сижу? Чего жду?! — спохватывается Барчаругоров. — Может, в милицию заявить? Дружинников позвать? Или с Машей посоветоваться в самом деле?»

Он вернулся к подъезду, взялся за ручку и потянул на себя. Дверь не поддалась. Он потянул сильнее, еще сильнее, потом изо всех сил. Бесполезно — впечатление, будто с другой стороны ее намертво держали Иван Поддубный, Леонид Жаботинский, Али-баба и сорок его беспутных братцев-разбойников.

Наконец, когда он совсем отчаялся, дверь со скрипом приоткрылась.

«Успеть, надо успеть, — мелькнуло в мозгу Богучоргова. — Успеть, чтоб не прихлопнуло, как назойливую тварь мухобойкой. (Между прочим, муха — млекопитающее или насекомое? Или, может, самая маленькая из известных науке птиц?) Господи, какая ерунда лезет в голову! Какая ерунда! И все кактус, ядовитая гадина!»

Он проскользнул в подъезд, и ни дуэт силачей, ни братья-разбойники, ни сам башковитый Али-баба пальцем не тронули больного человечка.

А в том, что болен, он уже не сомневался. Ноги стали ватными, неуправляемыми, в ушах стоял сверлящий звук высоковольтной зубастой электропилы, глаза никак не хотели привыкнуть к серому полумраку.

«Как в кино, — устало сравнил Богенчеров, — когда показывают счастливую довоенную жизнь или воспоминания Штирлица в тылу врага о подмосковных березках… А что если я и впрямь сплю?!» Мысль ему понравилась — она хоть как-то объясняла происходящее, и он еще с минуту стоял, прижавшись к раскаленной батарее парового отопления, как будто действительно спал и сон как будто бы видел: отдыхает он в профсоюзном доме отдыха «Кукушкин бор» в непосредственной близости от инструктора физкультуры Верочки Неверовой, и она одаривает его от щедрот своих и компотом грушевым, и катанием на водном велосипеде под жарким небом Черноморья, и ласками своими наделяет, мускулистыми и жадными, а напоследок, на память, средь слез печальных расставанья — самым красивым, с золотым тиснением, дипломом за предполагаемые достижения в перетягивании каната…

Потом встрепенулся:

«Почему батарея горячая? Август, а они топят! — И снова, после короткого забытья: — Зачем топить, если начало октября и двадцать семь минут тепла? Непонятно. Наважденье, что ли?»

Он сосредоточился. «Стоп, стоп, стоп! Да ведь бабушка, моя старая, незабвенная, ныне покойная бабушка, которую я любил больше себя («При вранье яд действует быстрее», — вспомнил Бочарогов и вынужден был признать, что недолюбливал бабку и каргой называл — за глаза, конечно), так вот, моя старая нелюбимая бабушка говорила, что первое средство от наваждения — да, да, так и говорила, прижав к себе мою, тогда еще маленькую головку, — первое средство от наваждения, внучек, — ущипни себя за попку, да сильно ущипни, не жалеючи…»

Он с трудом разлепил веки и ощутил сбоку леденящий холод.

«Почему в таком случае на батарее не выступает иней?» — искренно удивился он и хотел было проявить активность, жалобу накатать в три-четыре инстанции или пойти со своими сомнениями к единственному, можно сказать, незаменимому другу и соратнику, близкому и доверенному, умному и проверенному, —