Аромат обмана - Вера Копейко

— Имение в нынешнем состоянии в подметки не годится твоим ботинкам, — махнула рукой Евгения. — А прежде было, говорят, замечательное.

— Понимаю, — сказала Лилька. — А может, — ее ярко-синие глаза сверкнули, — может, пойдешь снова учиться? На исторический. А я на твое место. К Ирине Андреевне в лабораторию. Ха-ха!

— Тогда я бы открыла туристическую фирму, возила бы по русским усадьбам тех, кто понимает, что это такое.

— Зачем? Какой от этого толк? — Лилька скривила губы. — Для чего смотреть тем, кому не светит никакая усадьба? Кроме кладбищенской, конечно?

— Фу-у, как мрачно, — Евгения нахмурилась. — Да затем, чтобы поняли, как надо строить свои поместья.

— Ого, оч-чень сильная… Оч-чень просветительская задача, — насмешливо протянула Лилька. — Но заметь, все, что ты говоришь, ты все равно говоришь как наследница. Понимаешь? Ты сама-то — без бабушки и матери — много могла бы сделать?

Евгения почувствовала, как из глаз подруги на нее повеяло холодом. Никогда прежде Лилька не говорила с ней так. Или говорила, а она просто не слышала?

С того печального дня Евгения невольно относилась к Лильке иначе — настороженнее, внимательнее вслушиваясь в голос. Слова — что? Их много, а голос — один. Он всегда выдаст истинную суть любого слова, если умеешь слушать.

Лилька потянула на себя дверь, вошла в холл, следом за ней — Евгения. Прохладно, но обе уловили странный запах.

— Ландыши? Чувствуешь, пахнет ландышами? — Евгения толкнула подругу в бок.

Лилька рассмеялась.

— Интересно, — она повернула к Евгении лицо, оно переменилось и стало хорошо знакомым. Сейчас она приготовилась нашкодить. — Они сами-то знают, что делает с мужчинами запах ландышей?

— А что? — спросила Евгения.

— А то, что от этого запаха сперматозоиды бегают с бешеной скоростью. — Она засмеялась. — Спросим? — подмигнула и указала на менеджера, лениво привалившегося к кассе. Он смотрел на женщину, которая сидела в окошке.

— Не смущай дяденьку, девочка, — Евгения выбрала привычную для обеих интонацию. Лилька рвется кого-то завести, потрясти, а Евгения удерживает. Ее дело — смягчать энергичный дух подруги.

— Твоя взяла, пускай живет спокойно. А то еще узнает много лишнего.

— Я хочу узнать много лишнего! — воскликнула Евгения и приказала: — Говори!

Лилька смотрела, как Евгения открывает сумочку, вынимает кошелек и протягивает деньги кассиру: «Два билета, пожалуйста. Да, в сауну». — Лилька нехотя потянула молнию своей сумки, но Евгения привычно махнула рукой: — «Брось».

Лилька не спорила.

Они сидели в тапочках, в шляпах, жар действовал на каждую клеточку, расслабляя.

— А тебе не кажется, что твое и мое дело может рухнуть? — вдруг спросила Евгения, потирая пальцами горячий живот.

— Как это? — Лилька резко повернулась к подруге. — Ты что-то знаешь?

— Я не знаю, но чувствую. Мне кажется, Лилит, — она вздохнула, хватив большую порцию горячего воздуха, закашлялась. — Для нашего вишневого сада… — хрипела она, — если и не точат топор, то уже подбирают поострее. Даже в телевизоре хорошо видно — такие места под Москвой, как Петраково, — завидные для поместья.

Лилька приподняла бровь. Вот как? Значит, и для ее деревни Скотниково, что на границе с Петраково?

Она представила себе свой домик, как она называла его следом за матерью, «домик кума Тыквы». Чтобы отремонтировать его крышу, которая течет в любой дождь, надо год не есть, не пить. С тех пор как умерла мать, она почти не жила в нем, и он, брошенный, словно мстил ей. Всякий раз, когда она приезжала из Москвы, находила новую прореху. Или стекло треснуло, или рама рассохлась и не закрывается.

Но она снова уезжала в Москву, в тушинскую квартиру. За нее платила Ирина Андреевна. Она сразу после смерти матери сказала, что берет на себя ее учебу.

Иногда у Лильки возникла мысль: нет ли какой-то особенной причины для беспокойства о ней? Прежде она думала, что так и должно быть: ее мать, Марина Решетникова работала лаборанткой у Карцевой. Но чем взрослее становилась, тем яснее понимала — никакой особенной дружбы между ними быть не могло. Но Лилька как должное принимала заботу.

Если Карцевы сами рухнут, тогда что? Ее охватила злость на собственную мать, кстати, не в первый раз. Но никогда раньше она не произносила вслух то, что слетело с ее красных губ сейчас:

— Я не согласна, будто дети должны благодарить родителей за то, что они подарили, — она с отвращением поморщилась, — им жизнь. Хорош подарочек!

Евгения открыла рот и снова чуть не задохнулась от горячего воздуха.

— Ты что? Чего плохого?

— По-моему, — настаивала Лилька, — родители должны приносить извинения своим детям за то, что их родили.

Евгения внимательно смотрела на подругу. Никогда не слышала она ничего подобного от нее. Никогда не видела такого лица — напряженно-злого. Губы истончились на глазах, яркая помада, которую Лилька не стерла, стекала с них, взмокшие от пота волосы словно утратили густоту и золотистый оттенок. Холодные глаза чужой женщины смотрели на Евгению.

— Тебе плохо жить? Не нравится? — спросила она, стараясь говорить насмешливо-весело, чтобы вернуть прежнюю Лильку.

— Я буду хорошо жить! Я заставлю эту жизнь… — она чуть не задохнулась, — прогнуться под меня! Если мать взвалила на меня мешок, я не стану эту тяжесть тащить до конца дней. Я вытряхну из него все лишнее, все ненужное. — Лилька вздернула подбородок, расправила плечи.

— Не перепутаешь, с чем расстаться, а что надо оставить? — Тон Евгении переменился. У нее тревожно дернулось сердце. С подругой что-то происходит.

— Тебе не надо брать чужое, — продолжала Лилька. — У тебя достаточно своего. А у меня нет ничего.

— Но разве поэтому ты можешь брать чужое?

— Нет, но я должна найти тех, кто даст мне сам. Твоя мать дает мне давно. Я беру.

— Но мама любит тебя, — попыталась успокоить подругу Евгения.

Лилька резко подняла руку и сказала:

— Все, что я говорю, к тебе не относится. Ты, — она в упор посмотрела на подругу, — можешь благодарить своих родителей за то, что они произвели тебя на свет. Они приготовили тебе все. Тебе даже посадили сад!

— Мне нравится наш сад, — сказала Евгения спокойно, стараясь сбить накал Лилькиной ярости.

— Мне тоже нравится ваш сад, — процедила она. — Но он ваш, а не мой. Я в него гулять хожу, а вы в нем живете.

— Но ты сама можешь посадить сад, в конце концов. — В голосе Евгении появилась досада.

— Шутишь? Это вокруг чего я буду его сажать? Вокруг моего дома? На картофельном поле? Сколько лет надо, чтобы он вырос? Да я от старости облезу и не увижу.