Изувеченный - Наталья Якобсон

Им с Брэдом едва удалось уйти от репортеров, налетевших на место трагедии. Как они только так быстро успели сюда добраться? Даже раньше машин «Скорой помощи».

Клер помнила, как тяжело опиралась на плечо приятеля. Ему пришлось практически тащить ее на себе. Он как истинный джентльмен заявил, что это была его самая приятная ноша. И все-таки домой Клер его не пригласила. Конечно, он был довольно симпатичным и, как это ни странно для парней подобного типа, даже обходительным. И все же она не захотела, чтобы он провел у нее ночь. Ее постель всегда оставалась пуста.

Кровать будто ждала кого-то, но не Брэда. Заранее подготовленный комплект белья в белых пионах все еще оставался свежим. Подушки лишь слегка смятыми. При взгляде на голубоватые перины и одеяла у Клер возникла мысль о том незнакомце из толпы. Что, если бы он сейчас был здесь? Перед ним она точно уж не закрыла бы дверь. И что бы случилось тогда? Клер представила собственный изрезанный ножом труп в этой самой нетронутой кровати.

Была бы такая смерть романтичной? Ее замутило – Клер боялась любого ножа. Даже для масла. Так что набор кухонных ножей почти всегда оставался в полной неприкосновенности. Клер мутило при взгляде на лезвие. А еще на собственные вены. Как легко их перерезать. В литературных произведениях писали, что такая смерть бывает самой безболезненной. Наверное, шутили. Потому что Клер такой исход казался самым долгим и мучительным. Каково это – медленно истекать кровью?

Люди под обрушившимися балками вчера ею как раз истекали, и бурые струи окрашивали грязный асфальт. Жуткое зрелище. Одновременно и пугающее, и противное.

Клер подумала, что стоит на что-то отвлечься. Посмотреть какой-то интересный фильм вместо шокирующих сводок новостей. Где-то у нее были диски с фильмами по Джейн Остин и «Пиратами Карибского моря». А может, стоит включить какую-нибудь приятную музыку и приготовить успокаивающую ванну с фруктовой пеной и лепестками лаванды?

Клер сделала выбор в пользу последнего. Она не любила успокаивать нервы утренним чаем, как большинство англичан. Для коренной англичанки это, может быть, и было странным, но только не для нее. Клер сама толком не знала, где ее родина. И вряд ли выжил хоть кто-то из дряхлых родственников, способных ей об этом рассказать.

На прямоугольном столике в гостиной, который бы как раз подошел для чаепития, были разложены недавние эскизы. Клер быстро просмотрела их. Она как раз придумывала иллюстрации к сказке «Тамлейн». Вот Дженет, прекрасная дочь лорда, срывает розу с куста в запретном лесу. Ее средневековое платье и жемчужная сетка в волосах отлично контрастируют с пышными колючими кустами, из-за которых наблюдает озлобленная королева фей. А вот девушка ждет у распутья дорог в ночи момент, когда сможет отнять у фей своего возлюбленного. Ее рука уже протянута вперед к сидящему на коне Тамлейну. Вот и самый запоминающийся рисунок, где Дженет обнимает Тамлейна и вдруг замечает, что он не человек, а вместо ног у него корявые безобразные ступни древесного эльфа. Многие варианты сказки противоречили друг другу в подробностях, но Клер, как художник, уловила суть. Она удивилась тому, какими выразительными получились ее наброски, хотя пока они были сделаны лишь карандашом.

Еще ей предложили проиллюстрировать «Русалку из Колонсея» и «Том-Тит-Тота». И еще целый ряд сказок, собранных как из народных английских, так и из шотландского и ирландского фольклоров. Все они были довольно любопытными и давали много идей ее художественной фантазии. Но сказка «Тамлейн» сильнее других трогала душу Клер, поэтому художница так четко вырисовывала каждую деталь, каждый цветок шиповника на кусте, каждое звено в лошадиных сбруях, каждый волосок в роскошной косе Дженет, каждый крошечный изъян в совершенной фигуре полуэльфа. Тамлейн был человеком, но его пленили и изменили эльфы. Клер сделала карандашом много намеков на то, что человеком этот юноша быть давно перестал. Вот он целует руку своей даме, а сам за спиной прячет уродливые клешни. Вот он прячет перепончатые пальцы под манжетами. Вот из его красивых уст выползает змея – точно такая же, как та, что ползет по розовому кусту.

Нужно подумать, какими цветами все это раскрасить. Клер бросила листы на стол и пошла наполнять ванну. Лавандовых лепестков она не нашла, зато обнаружила баночку с остатками морской соли и флакончик пихтового масла. Сойдет и это. Тягучий запах как раз успокоит нервы.

Клер рылась в этажерке за зеркалом, и вдруг что-то обожгло ей пальцы. Как будто медуза вцепилась в кожу и прожгла ее насквозь. Ощущение было колющим и жутким. Кажется, она наткнулась на лезвие бритвы. Клер сама не заметила, как себя порезала. Не намеренно, но, казалось, в глубине души она давно этого ждала.

Первый порез. Случайность! Поцелуй холодного лезвия оказался обжигающим. Рана горела и кровоточила, будто окровавленные губы раскрылись на коже. И вместе с раной словно приоткрылись некие запретные врата. Врата к прошлому. Врата к ужасу и наслаждению. Врата в рай, почему-то поразительно похожий на комнату пыток.

Кровь капала на пол, густая и алая. Капли шлепались на кафельные плиты, размазывались по ним, возбуждали интерес каких-то насекомых, ползающих в глубоких щелях. В голове Клер все смешалось в один калейдоскоп: твари, жаждущие пролитой крови, длинный и закрученный лабиринт воспоминаний, цвет крови, как у раздавленной розы. Этот цвет был одновременно и грязным, и восхитительным.

Раздавленные розы! Откуда пришло это сравнение? Розы, шипы, иголки. Они впиваются в кожу, и льется кровь, как это произошло с ней сейчас. Клер смотрела на густой алый сок завороженно и испуганно. В ней вдруг проснулся стойкий интерес к собственным кровоточащим ранам, и это ее поразило. Она смотрела в раскрытый порез и смутно видела множество агоний множества людей. Как страшно, как притягательно.

Ее рука истекала кровью, как когда-то давным-давно. В сознании всплыла жалящая острая игла. Она вонзилась под кожу, и кровь закапала на белую ткань. Алое на белом. У Клер закружилась голова от потери крови и вспышек в памяти. Кто-то был рядом и сжимал ее истерзанную руку. Как сейчас. Кто-то схватил ее кровоточащую кисть и поднес к губам, порывисто, но нежно. Кто-то с изуродованным лицом. Клер видела, как обожженные губы приникают к ее порезу, но у нее не было сил кричать. А когда они появились, изувеченное лицо было так близко. Она могла бы к нему прикоснуться, если б захотела. Но почему-то ей казалось, что оно не должно быть таким, каким она его видит.

Клер пришла в себя. Вокруг нее – только синеющий кафель. Стены и пол кругом выложены маленькими квадратными плитками. Это все еще ванная комната. Так почему возникло чувство, будто она сейчас где-то еще? Зеркало без рамы на ее стене, казалось, всего на миг превратилось в роскошный предмет. Клер смотрела в него и видела чье-то возмущенное лицо. Оно перекосилось от гнева и боли. Но это было не ее лицо. Отражения наслоились друг на друга. Из зеркала на нее смотрел мужчина. Очень красивый мужчина. Только его глаза налились кровью. Он смотрел на лезвие в ее руке, будто предупреждая: «Не смей так делать!»

Клер удивилась тому, что совершенно не испугалась крови. Наверное, потому, что испугался он. А ведь красные струйки тонкими ручейками текли по локтю. Они окрашивали кожу и обжигали. Оказывается, боль от порезов может быть такой жгучей. Сама Клер сейчас упала бы в обморок, если б не видела страх и боль в его глазах. В глазах, пристально смотрящих на нее по ту сторону зеркала. Выходит, даже существо, живущее в зазеркалье, способно чего-то бояться.