Поглощенные Грешники - Сомма Скетчер

и зарываюсь лицом в воротник толстовки. Моей толстовки. Последнее, что приходит мне в голову перед тем, как жгучий оргазм обрушивается на меня, это то, как чертовски приятно пахнет ее запах, смешанный с моим собственным.

Мышцы слабеют, я позволяю ремню выскользнуть из моего захвата, моя рука покидает талию Пенелопы, и я позволяю ей опуститься на подлокотник. Я трахаю ее долгими, вялыми движениями, пока перевожу дыхание, а затем слегка шлепаю по ее красной заднице в знак одобрения.

— От тебя одни неприятности, Куинни. Ты знаешь это?

Не говоря ни слова, она соскальзывает с меня, стягивает толстовку так, чтобы она прикрывала ее задницу, и бросает взгляд в сторону двери.

Моё тело напрягается. Тот факт, что я все еще пьян от ее киски, а она уже ищет выход, выводит меня из себя. Ирония не ускользнула от меня… я был тем, кто застегивал брюки и искал ключи от машины, прежде чем девушка успевала предложить мне кофе после траха, больше раз, чем я могу сосчитать. Не легко быть теперь в таком положение.

— Куда-то собираешься? — напряженно спрашиваю я.

— Мм. Наверное, приму душ и поеду обратно на Побережье. Ты не видел мои шорты?

Она замечает их висящими на углу шкафа и идет к ним. Когда она проходит мимо, я хватаю ее за запястье и бросаю обратно на диван. Ее задница ударяется о подушки, и она вздрагивает.

— Оставайся здесь, — ее взгляд снова скользит к двери, отчего я перехожу в состоянии готовности. — Я привяжу тебя к этому гребаному дивану, если ты пошевелишься.

Несколько мгновений спустя я возвращаюсь в комнату с бутылкой в руке, и я бы солгал, если бы сказал, что не почувствовал облегчения при виде нее, сидящей на краю дивана, даже если у нее такой вид, будто она ждет похода к стоматологу.

Она настороженно следит за моими движениями, когда я сажусь рядом с ней. Прежде чем она успевает возразить, я перетягиваю ее к себе на колени, задницей вверх.

— Эй, какого хрена?

— Заткнись, Пенелопа.

Мой тон звучит резче, чем я задумывал, но ее желание быть где угодно, только не здесь, вызвало у меня чувство дискомфорта. Она напрягается, когда я задираю подол толстовки, обнажая свежие синяки, украшающие ее задницу.

Смягчившись при виде этого зрелища, я прерывисто выдыхаю и нежно провожу тыльной стороной ладони по ее пылающей коже.

— Больно?

— А разве не в этом был смысл?

Она права, в этом и был смысл. В очередной раз мой подпитываемый яростью план затащить ее на яхту и погубить, был испорчен чем-то нежелательным, разрастающимся у меня под ребрами. Это просто нелепо. Я терпеть не могу эту девушку. Не могу смириться с тем, что её невезение проникло во все уголки моей жизни. И все же я здесь, с бутылочкой масла какао в руке, и мне не терпится унять её боль.

Может, у меня и правда нервный срыв?

Когда я наношу масло на ее задницу, она перестает дышать. Ее бедра напрягаются, прижимаясь к моим.

— Расслабься, Пенелопа, — бормочу я, медленно втирая его в изгиб ее попки. Когда она не делает того, что ей говорят, я повторяю команду более резким тоном. В конце концов, ее мышцы размягчаются под моими ладонями, а дыхание становится более поверхностным. «Хорошая девочка» вертится у меня на кончике языка, но я проглатываю это.

Снаружи небо затягивает буря. Легкий стук дождя по стеклам усиливается, пока не становится таким громким, что я почти пропускаю сладкий вздох, срывающийся с губ Пенелопы.

Она поворачивает голову и смотрит на меня из-под полуопущенных ресниц.

— Зачем ты это делаешь?

От раздражения у меня сжимается челюсть. Как этой девушке может нравиться грубый трах, если она не знает, что происходит после него? Я подавляю желание потребовать ответа на вопрос, кто ещё её так шлёпал по попке, и добавить их смерти к своему списку дел. Вместо этого я возвращаю внимание к своим рукам, без трения скользящим по ее бедрам.

— Если я не соберу тебя воедино после того, как сломаю, то в следующий раз ломать будет нечего, — мой взгляд скользит по ее бедрам вверх, как раз вовремя, чтобы увидеть тепло, пробивающееся сквозь дымку.

— А массаж прилагается к каждой порке?

Мои губы приподнимаются.

— Уверен, что мы можем прийти к какому-то соглашению.

— И мне просто игнорировать твой член, упирающийся мне в живот?

Теперь я издаю сухой смешок. Ох, уж эта девушка. Я только что опустошил свои яйца, меньше пяти минут назад, и уже снова тверд как скала под ней.

Я бросаю взгляд на свои часы.

— Да. Как бы мне ни хотелось, чтобы ты позаботилась об нём своим ртом, мне нужно успеть на самолет.

Я чувствую, как ее живот напрягается.

— Куда ты летишь?

— А что, будешь скучать по мне?

Она хмурится.

— Как собака по пятой ноге.

Я уже собираюсь сильно шлепнуть ее по заднице, когда в выражении ее лица появляется неуверенность и заставляет меня остановиться.

Несмотря на то, что я не знаю, хочу ли я приковать ее к своей кровати и использовать как свою личную секс-рабыню или выбросить за борт, я понимаю, что несправедливо ожидать, что она останется здесь, не имея ни малейшего представления о том, что происходит.

Я выливаю еще немного масла на ее попку. Массируя в опасной близости от ее киски. Резко вдыхая, она отталкивается от моей руки, но я прижимаю ее обратно ладонью, желая, чтобы мой член не отклонялся в сторону.

— С тех пор как ты появилась на Побережье, случаются плохие вещи, Пенелопа.

Она стонет.

— Я думала, ты шутишь. Серьезно, ты не можешь винить меня в своих неудачных деловых решениях. Я буквально самая везучая девушка…

Я слегка шлепаю ее, чтобы она замолчала.

— Мне все равно, насколько везучей ты себя считаешь, для меня ты невезучая.

— Это бессмысленно. Если ты думаешь, что просто находясь рядом со мной, тебе не везет, как ты думаешь, что, черт возьми, произойдет теперь, когда ты побывал внутри меня?

Смех подступает к моему горлу, подхваченный недавно знакомым чувством безрассудства. Мой взгляд прослеживает за моими пальцами, когда они исчезают на изгибе ее бедра, задевая ее пухлые половые губы.

— Мне уже все равно, Пенелопа. Я больше не пытаюсь сопротивляться тебе, — к черту, мой самолет может подождать на взлетной полосе еще немного. Я ввожу в нее палец и наклоняюсь, чтобы прикоснуться губами к ее попке. — Пусть всё сгорит.

Она вырывается из моей хватки, как скользкий угорь, и я