Мощи святого Леопольда - Борис Конофальский

– И сказал Господь: «По делам вашим воздастся вам». Так прими сын мой то, что заслужил!

И грянул хор, так красиво и торжественно, что Волков едва мог дышать от волнения. Кто то подложил перед ним подушку красную, кто то заставил его поставить на неё колени, хор снова смолк, а архиепископ стал читать молитвы над ним. Но он их не слышал. Склонив голову, и глядя на богатые туфли курфюрста-архиепископа он думал:

«Господи, со мной ли это происходит, не сон ли это»?

Он не знал, сколько это всё продолжалась, и пришёл в себя, только получив хороший удар по шее. И услышал слова архиепископа:

– И пусть удар сей будет последний, на который ты не ответишь.

И снова грянул хор, а его подняли с колен, перед ним поставили скамейку, он не мог понять для чего, пока одну его ногу, прислуживающий отец, не поставил на неё. Сам архиепископ во всём своём тяжёлом облачении склонился перед ним и стал на его сапог одевать шпору позолоченную. Затем тоже произошло и с другой ногой, солдат едва выстоял на своей больной ноге, пока курфюрст одевал, на его сапог вторую шпору. Тут же, один из прислужников снял с него пояс с мечом, и с молитвой понёс его вокруг алтаря, обнёс и передал меч архиепископу. И тот также с молитвой повязал его солдату. Потом его снова поставили на колени на подушку, а синьор города Ланна возложил ему на плечо свой меч и произнёс.

– Отныне ты рыцарь Господа и брат наш.

Солдат встал и стоял, не шевелясь, а архиепископ целовал его двукратно, говорил, держа руки свои на плечах Волкова:

– Слышал я, что ты без комиссара инквизиции и без суда ведьму сжёг.

– Я… нет… то есть, да…– растерялся Волков.

– Порыв души верный, но всё должно быть по закону Божьему.

– Я…я…– заикался солдат.

– Пусть на гербе у тебя будет факел,– произнёс архиепископ тихо.

Кто-то шепнул солдату сзади:

– Целуйте руку архиепископа.

Солдат стал на колено, даже боли в ноге не почувствовал, и поцеловал руку, а архиепископ поднял его и ещё раз двукратно поцеловал и крепко обнял, после чего произнёс громко:

– Братья-рыцари свершите акколаду. Теперь это брат наш.

Волков стоял как в тумане, а к нему стали подходить люди, крепкие, суровые, у кого лицо в шрамах, у кого фаланг на руках не хватало, они жали ему руку, называли имя своё и крепко обнимали, и целовали дважды, говорили:

– Рад, что вы теперь с нами, брат.

– Добро пожаловать, брат.

И ещё что то и ещё.

Солдат, вернее уже кавалер, их имён не запоминал, не мог он в таком состоянии, что то запомнить, он едва дышал от переполнявших его чувств, и глаза его были наполнены слезами. Их приходилось вытирать незаметно. И он не мог ничего отвечать этим заслуженным людям, обнимал их молча и крепко. Ни когда в жизни у него не было слёз, даже когда за день, за один день, в проломе стены полегла треть его близких и друзей, его глаза не увлажнились, а тут…

Он и не помнил, как всё закончилось, как стали расходится добрые люди архиепископа, и священники и церковные служки, а к нему подошли его люди. Стали поздравлять его. У Брунхильды и Агнес глаза тоже были мокры. А Ёган и Сыч ужасно гордились им. А вот Роха бурчал тихо:

– Пусть теперь рассказывает кому угодно, что он не ловкач и проныра. Чёртов, Фолькоф, ну ловкач… Рыцаря получил, чёртов мошенник…

Пока новоиспечённый кавалер принимал поздравления своих людей, один неприметный монах принёс ему бумагу.

Волков развернул её и прочёл:

«Сего дня, сего года Август Вильгельм герцог фон Вуперталь, граф фон Филенбург архиепископ и курфюрст Ланна даровал милость свою и произвёл в рыцарское достоинство доброго человека, славного деяниями своими, который зовётся Иероним Фолькоф.

Отныне доброго человека этого, должно всем звать Божьим рыцарем, кавалером и господином. И пусть так будет, и о том запись есть в разрядной книге славного города Ланна и герцогства Вуперталь».

У кавалера затряслись руки. Он ещё раз перечитал бумагу и, взглянув на монаха, что принёс бумагу, спросил:

– Какого ещё Иеронима? Это ты написал?

– Нет, – отвечал монах и, указав на невероятно толстого монаха, что сидел в углу храма за маленьким столом и писавшего что-то.

Волков быстро подошёл к тому и тихо сказал:

– Перепиши немедля, я не Иероним, я Ярослав.

– А так вы из Эгемии, там у всех такие странные имена. Мне сказали Иеро Фолькоф, я думал, что вы Иероним,– заметил толстый монах,– а переписать нет никакой возможности, я вас и в разрядную книгу так записал.

– Яро, дурак, Яро, а не Иеро. Яро от слова Ярослав. Перепиши и в разрядной книге,– настаивал Волков.

– Сие и вовсе невозможно, исправлять в книге воспрещается.

– Вырви страницу и перепиши,– начинал злиться кавалер.

– А это уже преступление,– тряс жирным подбородком монах,– книга прошита и страницы пронумерованы.

– И что ж мне теперь делать?– Спросил Волков, выходя из себя.

– Живите так,– не чувствуя опасности, небрежно предложил толстяк.

Не говоря больше ни слова, Волков влепил ему утяжелённую, звонкую оплеуху.

– Господь Вседержитель,– заныл монах, почёсывая щёку и шею,– что ж вы дерётесь в Доме Господа.

Кавалер молча, спрятал бумагу в кошель и пошёл к выходу. Он пришёл в себя. Никаких слёз в его глазах боле не было.

«Иероним, значит Иероним, за то кавалер»,– сказал он про себя.

– Сыч, веди всех в трактир, скажи трактирщику, что бы готовил большой обед на всех и пусть не мелочится, скажи, что дам ему талер, пусть будет свинина и вино, и пироги, и лучший сыр.

– Сделаю, господин,– обещал Сыч.

– Ёган, ты со мной,– продолжи Волков.

– А куда мы, господин?– спросил слуга, помогая кавалеру сесть на коня.

– К художнику, мне нужен герб. Я тут недалеко видел вывеску.

Не успел он тронутся, как к нему подбежала Агнес и быстро заговорила:

– Господин, разреши мне в стекло заглянуть, сон мне был злой, тебя видела в нём.

Волков, поглядел на неё внимательно и с недоверием. Она уже давно не вспоминала про шар, но видно он её не отпускал.

– Нужно ли? Мало ли снов снится.

– То вещий был сон, как явь. В нем вы были, сидели уставший, или раненый, а на вас монах смотрел.

– Монах? Наш монах?– Спросил кавалер.

– Не наш, злой монах.

– Какой ещё злой?

– Не знаю какой, на взгляд простой, а туфли у него как у богача, не сандалии и не деревяшки. И говорит он тихо и кротко, но опасен как змея.