У нас разные характеры… Как быть? - Юлия Гиппенрейтер

Все это — защиты от тревоги, постоянно присутствующей в душе психастеника. Они снижают интенсивность переживания и как будто защищают от опасностей, которые ждут «за каждым углом»: опасности заболеть, провалиться на экзамене; потерять близкого. При утомлении и общем ослаблении организма таких защит появляется больше, и они становятся серьезнее. В крайних случаях дело доходит до навязчивых неврозов.

● Случай крайней выраженности

В художественной литературе есть персонаж с крайне выраженными чертами описываемого типа. Это «человек в футляре», герой одноименного рассказа А. П. Чехова.

Гимназический учитель Беликов ведет тихую уединенную жизнь. Главное его стремление и даже страсть — оградить и защитить себя от всего, что может случиться. Даже в хорошую погоду он выходит из дома в галошах и с зонтиком. «Действительность раздражала его, пугала, держала в постоянной тревоге», — пишет о нем Чехов. Пугала его, в сущности, сама жизнь, а больше всего — любые в ней изменения и новшества.

«Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи, в которых запрещалось что-нибудь… В разрешении же и позволении скрывался для него всегда элемент сомнительный, что-то недосказанное и смутное. Когда в городе разрешали драматический кружок, или читальню, или чайную, то он покачивал головой и говорил тихо: — Оно, конечно, так-то так, всё это прекрасно, да как бы чего не вышло».

Неврастеники

Другая подгруппа тревожных — так называемые неврастеники. Они сверх меры озабочены своим здоровьем: «Знаешь, у меня тут опять кольнуло, а здесь пятно на коже какое-то подозрительное; и в ногах последнее время хрустит; и печень тревожит, а уж сердце — чуть что, просто заходится». И человек идет к врачу, изливает на него многочисленные жалобы. Врач обследует, ничего не находит, и тогда «больной» заявляет, что его не поняли, идет к следующему врачу, потом к следующему — и так далее.

Один короткий пример: мужчина 46 лет звонит другу с просьбой дать ему телефон лор-врача. Друг, знакомый с особенностями характера «вечного пациента», спрашивает: «Ты у скольких лор-врачей уже был?» Отвечает: «У семнадцати». Это, конечно, классический случай!

Сенситивы

Наконец, третью подгруппу тревожных составляют сенситивы. Они отличаются тем, что их тревоги и страхи направлены на собственные недостатки. Это люди, которые предъявляют к себе и другим, но особенно к себе, высокие моральные требования. Они пребывают в постоянных сомнениях и недовольстве относительно себя, качества собственных свойств, действий, взаимоотношений. Все это выливается в чувство собственной неполноценности.

Если такой человек получил замечание, и ему показалось, что он кого-то обидел, что-то не так сказал или кого-то плохо поблагодарил, то он долго переживает и казнит себя. В карикатурной форме такие «муки вины и совести» описаны Гоголем в рассказе «Смерть чиновника». Герой рассказа в театре нечаянно чихнул в лысину сидящего впереди начальника, и потом в течение многих дней приходил извиняться, каждый раз все более горячо и пространно, пока его неуемная «щепетильность» не довела того до бешенства.

Самое страшное для сенситивов — получить публичное осуждение или попасть под подозрение (иногда самим же им придуманное) относительно их неблаговидных мыслей или поступков. Медсестра подает заявление об уходе после упоминания о ее небольшой оплошности на больничной пятиминутке; старшеклассница отказывается ходить в школу после пропажи из раздевалки куртки во время ее дежурства: ведь могут подумать на нее; коллега переживает кровную обиду на друга, который из сочувствия дает ему совет на работе иногда «халтурить», чтобы так не выматываться, — он оскорблен: как можно даже подумать, что он способен халтурить?!

● Слабые места и сильные стороны. Социальная ценность

Слабые места тревожных фактически перечислены выше. Это все ситуации, которые создают нагрузку на их нервно-психическую слабость и истощаемость, на чрезмерную ответственность, ранимость и раздражительность, на повышенную склонность к тревогам и страхам, на недовольство собой и пониженную самооценку.

Тревожным свойственна пониженная самооценка.

В целом характер тревожных делает их социально мало популярными. Сошлемся еще раз на слова из чеховского рассказа: «А на педагогических советах, — жалуется коллега Беликова, — он просто угнетал нас своею осторожностью, мнительностью и своими чисто футлярными соображениями».

И все же тревожные не столько доставляют беспокойство другим, сколько осложняют жизнь себе. Поэтому они больше, чем другие, нуждаются в понимании, бережном отношении, помощи на работе.

Одновременно необходимо помнить об их многих замечательных свойствах. Они интеллигентны, совестливы, отзывчивы, мягки в обращении, ответственны. Они по-своему болеют за нужды человечества. Чехов во многих своих рассказах и пьесах описывает таких людей, сам, по-видимому, был таким. В музыке Шопена мы слышим утонченные чувства человека психастенического склада. По свидетельству Жорж Занд, чувствительность Шопена доходила до того, что даже загнутый лепесток розы вызывал в нем содрогание.

О людях астенического склада с глубокой симпатией пишет М. Е. Бурно. Приведу его слова: эти люди, по его мнению,

«“платят” своей особой ранимостью, неловкостью, неуклюжестью, непрактичностью в житейских делах, ненаходчивостью, замедленностью мысли в острые моменты бытия — за гамлетовски-обостренную тревожную нравственность, рефлексию, духовную аналитичность».

Вот так, тревожная нравственность, рефлексия, духовность — уникальный вклад «слабого» астеника в жизнь общества.

● Дети, подростки, воспитание

Черты астенического характера у детей повторяют те, что уже описаны выше. Это тихие, застенчивые, послушные дети. О таких говорят «домашний ребенок». Они чувствительны, тревожны, многого боятся: темноты, чужой обстановки, незнакомых людей. Очень привязываются к близким, беспокоятся об их здоровье и жизни, иногда доводя себя до панического страха.

Из воспоминаний Е. Шварца

К этому времени стала развиваться моя замкнутость, очень мало заметная посторонним, да и самым близким людям…

Страх за маму, глубочайшим образом скрываемый в моем одиночестве, в глубине, был самым сильным чувством того времени. Он никогда не умирал. Бывало, что он засыпал, потому что я жил весело, как положено жить в восемь лет, но выступал, едва я оставался наедине с собой…

По тем или иным причинам мы с мамой всё ссорились и удалялись друг от друга, но как я ее любил! Я не мог уснуть, если ее не было дома, не находил себе места, если она задерживалась, уйдя в магазин или на практику. Мамины слова о том, что она может сразу упасть и умереть, только теперь были поняты мною во всем их ужасном значении. Я твердо решил, что немедленно покончу с собой, если мама умрет. Это меня утешало, но не слишком. Просыпаясь ночью, я прислушивался, дышит она или нет, старался разглядеть в полумраке, шевелится ли ее одеяло у нее на груди.