Единственная моя - Галина Владимировна Романова

– В чем? – тупо спросила Снежанна.

– В том, что Саша твой никуда не пропадал. Что греет свою задницу в своем директорском кресле в своем офисе в центре города. Что жена его с ним обедает через день и иногда дочек прихватывает, – перечислила Катька безжалостным сухим голосом. – И радуйся, что все так у тебя обошлось.

– А как могло?

Снежанне вдруг сделалось трудно дышать, захотелось на воздух. Она поднялась по стенке с пакета, поморщилась, поняв, что раздавила купленные для салата помидоры. И выбежала бы, швырнув трубку на место, если бы не страх, вернувшийся внезапно и остановивший ее у самой двери.

– Могла жена прийти и космы тебе выдрать. Окна могла побить, если бы достала, – причитал Катькин голос в трубке. – Мог бы Саша твой из квартиры тебя выкинуть.

– Зачем? – сипло отозвалась Снежанна и заплакала. – Скажи, Кать, зачем ему все это было нужно?

– Что? Что все?

– Ну… Я? Ремонт в квартире? Жизнь такая вот в течение трех лет? Зачем ему все это было нужно? И что, он к семье два раза в неделю только ездил, да?

– Это ты у него и у семьи его спроси. Может, их все устраивало.

– Но он же целыми днями сидел дома, как он мог управлять своим бизнесом?! – выдвинула Снежанна последний аргумент, надеясь, что на него никаких возражений у Катерины не найдется.

Нашлось!

– А где гарантия, что он сидел дома?

– Но как же… Я звонила на домашний телефон и…

– Этот номер мог быть параллельно подключен у него в офисе, бедняжка! – со вздохом обронила Катька и зевнула. – Ладно, мне пора подниматься и ужинать, а ты завтра готовься в поход к своему ненаглядному. Мы его завтра…

Утро началось трескучим морозом, затянувшим окна квартиры, которую он снимал, нелепыми узорами. Они никогда ему не нравились, даже в детстве, когда ребятишкам свойственно верить в чудеса и в Деда Мороза, оставляющего подарки под елкой.

У него не было в детстве елки, в Деда Мороза он не верил и знал, что это взрослые дядьки и тетки одеваются в атласные шубы, прицепляют длинные курчавые бороды, рисуют красный нос и дикий румянец на щеках и идут потом дурить глупых маленьких детей. И под елки они кладут подарки, которые перед этим втиснули им в руки родители глупых маленьких детей.

Он никогда не был глупым ребенком. И родился, кажется, уже взрослым и мудрым.

Еще он был очень наблюдательным ребенком. Молчаливым, с виду спокойным, уравновешенным и очень наблюдательным. Он рано научился распознавать ложь взрослых. Она возмущала его, смущала, приводила в замешательство и никогда не казалась спасительной.

Как можно было врать и изворачиваться во спасение? Это казалось ему мерзким. С этим ощущением он будто на свет родился и не избавился от него до сих пор.

Большая чашка в его руке чуть дрогнула, и клякса густого черного кофе шлепнулась на подоконник с облупившейся краской. Он машинально тронул кляксу пальцем, вытер его потом о штаны и снова с раздражением уставился на затянутое морозом окно.

Он ненавидел холод, ненавидел мороз, ненавидел зиму.

Зимой ему почти все время приходилось сидеть дома, когда не нужно было ходить в школу. Выходные, каникулы, новогодние утренники, представления, устраиваемые взрослыми в местном клубе или в школе, соревнования лыжников, спортивные состязания по зимнему футболу, хоккею проходили весело и шумно, но без него.

– Нечего ботинки и куртку трепать по глупым праздникам, – строго выговаривала ему бабка, на которую его наглые родители спихнули заботу о воспитании сына с полугодовалого возраста. – Порвешь, потом в школу будешь в рваных ходить? Осудят! Люди осудят. Скажут, что не покупаю я тебе ничего, что в черном теле держу. И отберут тебя у меня! Отправят в интернат или в детский дом. Как я без тебя?.. Летом в деревне нагуляешься. Поедем с тобой к тете Симе, там нагуляешься. А теперь нельзя. И ребята твои школьные станут смеяться, если ты в рваных ботинках или брюках станешь в школу ходить. А разве ты хочешь, чтобы над тобой смеялись?..

Он не хотел, чтобы над ним смеялись. И поэтому берег свои вещи, не катался в единственной куртке с горы, не бегал в единственных ботинках по стадиону, не ходил в единственных штанах в походы. Потому что в любом возрасте у него всегда было всего по одному, не считая трусов и носков. Тут бабке приходилось раскошеливаться.

Он сидел дома, помогал бабке по хозяйству, рано научился готовить и убирать, много читал, старательно делал домашнее задание, чтобы не краснеть у доски от незнания. А когда выпадало свободное время, то вместо просмотра глупых, как он считал, передач по телевизору он проводил его у окна.

Он любил наблюдать за погодой, за бродячими собаками, за дворничихой, за соседями, за ребятами, обосновавшимися со своим шалашом неподалеку в кустах сирени. Ему все было интересно. Он подмечал любые мелочи, любые странности, научился разбираться в чужом поведении, распознавать чужие секреты. Это стало своего рода игрой для него. Странной, но поучительной игрой, превратившейся с годами в дело его жизни.

И привыкнув наблюдать за людьми из окна, он ненавидел, когда их затягивало морозом. Тут казалось уже, за ним кто-то наблюдает. Проточил кто-то с улицы жадным дыханием крохотную дырочку в морозной шубе на стекле и смотрит на него, смотрит, подмечает все его привычки, заносит в блокнот результаты своих наблюдений.

– Черт! – выругался он, поставил с грохотом чашку с кофейной гущей на подоконник и потянул на себя створку старой рассохшейся рамы.

Сейчас, сейчас он растопит лед на стекле, выглянет во двор. Осмотрится, поймет, что никого постороннего и ничего угрожающего его жизни и свободе во дворе нет, и тогда только выйдет на улицу.

Особой необходимости выходить на улицу именно сегодня не было. Мог бы и дома посидеть, отдохнуть, покопаться в компьютерных программах, да запушенные морозом окна сильно нервировали. А в таком состоянии он не способен был ничего делать. Привычка к уравновешенности и спокойному аналитическому созерцанию сводилась на нет, когда он не мог ничего видеть за своим окном.

Телефонный звонок на мобильный раздался, когда он уже выходил из квартиры.

– Да, – отозвался он. – Слушаю.

– Остаток на месте, – оповестили приглушенным, трудно распознаваемым голосом.

– Замечательно, – кивнул он с улыбкой. Это значило, что вторая часть оговоренного вознаграждения перечислена на его счет. Оставалось только проверить. – Все в порядке?

– Да, то есть не совсем… Могут возникнуть проблемы, – нехотя пробубнил мужской голос.

– Какие проблемы? – Он настороженно замер на последней ступеньке лестничного пролета, ведущего к лифту.

– Тебя видели.

– Кто?! Этого не может быть. – Он лихорадочно принялся перебирать воспоминания.