Куда ведут дороги... - Шубхаш Мукерджи

Постепенно большинство пассажиров, прихватив свои пожитки, перебралось из этого вагона в другие. Оставшиеся расселись подальше от больного.

Вместе с больным гуркхой ехала его жена. На нее страшно было смотреть. Она не плакала, нет, но с таким горестным видом сидела у изголовья умирающего мужа, что сама казалась воплощенным горем.

Длинный Гирджа не боялся болезней. Стоя у дверей вагона, он завел с гуркхой беседу. Тот понимал бенгальский, потому что когда-то жил в Калькутте. Длинный Гирджа говорил по-бенгальски, гуркха — на ломаном хинди.

Он рассказал, что во время войны побывал во многих странах. После войны и даже после того, как Индия получила независимость, этот гуркха продолжал служить в армии у англичан и воевал в Малайе. Из его слов Длинный Гирджа понял, что гуркха привык воевать и хладнокровно убивать людей, ничуть не задумываясь о том, хорошо это или плохо. Цирюльник стрижет всех подряд, не выбирая клиентов. Дхоби[47] всем стирает одежду. Так и гуркха относился к войне: это для него наследственная профессия.

Гуркха ехал в родную деревню. Он хотел провести последние дни своей жизни в родном доме. Врачи тщательно обследовали его и сказали, что болезнь не заразная.

О своей смерти он говорил очень просто. Конечно, ему не хотелось умирать, но никакого страха он как будто не испытывал.

Потом Длинный Гирджа отошел от гуркхи: надо было проверить билеты у других пассажиров. Вдруг из дальнего угла вагона раздался истошный крик:

— Змея!

Жена гуркхи вскочила и побежала посмотреть, что там происходит. Длинный Гирджа оглянулся и увидел: больной тоже поднялся и сел на своем ложе. Его лицо исказилось от страха.

Через несколько секунд весь вагон уже был охвачен паникой. По полу металась кобра с раздутым капюшоном. Группа смельчаков бегала за ней, другие пассажиры, смертельно испуганные, шарахались из стороны в сторону. Отовсюду только и слышалось:

— Змея! Змея! Вот она! Бей ее! — Обо всем прочем на свете люди позабыли.

В конце концов змея была поймана и убита. И почти тут же все услышали женский вопль — это закричала жена больного гуркхи. Поскольку у всех перед глазами еще стояла только что приконченная змея, пассажиры решили, что она успела укусить несчастную женщину. Несколько человек бросились к ней на помощь, прихватив с собой веревки — чтобы наложить жгут…

Жена гуркхи билась в истерике на полу, простирая руки к двери вагона. Дверь была распахнута настежь. На скамье, где лежал гуркха, — пустая постель.

В глубоком ущелье нашли потом месиво из мяса и костей — все, что осталось от бравого гуркхи. При воспоминании об этом у Длинного Гирджи до сих пор подступает к горлу тошнота.

Совершенно ясно: гуркха не мог выпасть из вагона и никто его оттуда не выталкивал. Он сам открыл дверь, сам выпрыгнул наружу. И это было не самоубийство: гуркха спасался от змеи! Неизлечимая болезнь уже накинула петлю ему на шею. Еще немного — и палач рванул бы веревку. Но смерть на войне или смерть от болезни — для гуркхов дело обычное. Тут нет места для страха. А вот умереть от укуса змеи — к такому концу гуркха не был готов. И он не просто испугался, он потерял голову от страха.

Длинный Гирджа не перестает удивляться тому, сколь причудливо сочетаются в людях страх и бесстрашие.

11

Шоходеб был поражен тем, как раскованно и непринужденно держала себя Татия в купе Упен-да. За недолгое время их знакомства Шоходеб успел понять, что Татия задавлена множеством комплексов. Самой заметной чертой ее характера была неуверенность в себе. Татия как бы все время пыталась быть решительной и сильной, и это ей все время не удавалось.

А здесь, в купе Упен-да, Татию словно подменили. Она будто сразу стала хозяйкой и всех вещей, и самого Упен-да. Может быть, дело именно в этом старике? Может быть, именно он какими-то тайными силами расколдовал Татию?

Татия сказала:

— Упен-да, пожалуйста, не спорьте со мной. Чемодан — это не ваша забота. Оставьте на ночь все, как есть, а я завтра утром приду и все аккуратно уложу. Прошу вас, забудьте об этом и не делайте из мухи слона.

Шоходебу уже наскучили разговоры о тряпках и прочей чепухе. Ему хотелось поговорить о более важных проблемах.

К сожалению, на этот раз он увиделся с Онукулем только на вокзале, перед самым отъездом, и не было времени вызвать его на спор. Упен-да мог бы заменить Онукуля — для Шоходеба это была последняя возможность поспорить о том, что его волновало.

В прошлый приезд они с Онукулем здорово схлестнулись. Конечно, Онукулю его не переспорить, но и ему, Шоходебу, не удалось убедить Онукуля в своей правоте.

Онукуль ему прямо так и сказал:

— С твоей казуистикой мне не совладать, но я чувствую, что ты не прав — жизнь меня учит другому.

Именно поэтому на сей раз Онукуль, хотя и знал, что Шоходеб снова приехал в Калькутту, избегал встреч с ним. И Шоходеб, что ни день мысленно вступая в новый спор с Онукулем, так и не смог поговорить с ним.

Шоходеб уже решил, с чего именно он начнет сейчас разговор с Упен-да, посмотрел ему прямо в глаза — и опешил. Лицо Упен-да имело такое младенчески бесхитростное и простодушное выражение, какое бывает только у великих подвижников, отрешившихся от всякой мирской суеты. Узел его галстука снова ослаб и сбился на сторону. Шоходеб понял: нет никакого смысла приставать к Упен-да.

Татия встала с пола, открыла стоявшую на столе бутылку с минеральной водой, налила воды в стакан и протянула его Упен-да. Упен-да залпом выпил воду, а потом удивленно спросил:

— Как ты угадала, что мне захотелось пить?

Татия, пропустив этот вопрос мимо ушей, сказала:

— Упен-да, расскажите нам какую-нибудь страшную-престрашную сказку, такую, чтоб от нее все поджилки задрожали.

Упен-да погрузился в размышление. Очевидно, он не был завзятым рассказчиком, но и отвечать отказом на просьбу Татии не хотел. Через некоторое время он сказал:

— Ладно. Вот, слушайте. Только это не сказка, а сущая правда. Над всеми нами на тоненькой-претоненькой ниточке висит огромная, как небо, секира. Висит и раскачивается — и в любую минуту ниточка может оборваться.

Шоходебу эти слова сразу напомнили об отце. Отец тоже часто повторял притчу о секире.

Татия сказала:

— Хоть и сущая правда, а совсем не страшно.

— Выдумываете вы это все, чтобы