Алая гроздь турмалина - Людмила Мартова

У Лены перехватило дыхание.

– Конечно, Галина, я сделаю все, что смогу, – тихо сказала она, попрощалась и уехала домой.

Квартира встретила ее тишиной. Ну, да, Митьки нет, ночует у друга. Под ноги выкатился Помпон, с которым, к счастью, не нужно было идти гулять. Сын перед тем, как уйти, вывел пса на улицу и покормил. Это была его «зона ответственности», и этой совсем недетской обязательности, редко встречающейся в современных подростках, Лена сегодня была особенно рада.

– Привет, дружок, – сказала она и присела, чтобы почесать Помпона за ухом. У ее собаки была тонкая душевная организация, поэтому не поприветствовать ее должным образом нельзя – расстроится.

Помпон посмотрел задумчиво, явно оценивая перспективы, будут ли есть. Верно оценив его взгляд, Лена прошла на кухню, достала из специальной вазочки маленькое печенье в виде рыбки и протянула собаке, чтобы приободрить за проведенное в одиночестве время. Пес угощение принял благосклонно, но мордой выразил легкое сожаление, что ничего более вкусного не предвидится.

Лена вспомнила, что весь день ничего не ела, только три чашки чаю выпила, прислушалась к себе, пытаясь понять, примет ли организм еду, и поняла, что нет. Была у нее такая особенность – в минуты стресса чувство голода перекрывалось намертво, а любая попытка накормить себя насильно, приводила к спазмам в горле. Максимум, что она могла сейчас протолкнуть внутрь себя – это еще одна чашка чая, но чай все еще плескался внутри, периодически заливая горло чем-то кислым. Нет, пить она сейчас тоже не будет.

– Извини, Помпон, – покаялась она перед собакой, – ничем вкусным ты сегодня не разживешься. Ложись спать, потому что мне нужно поработать.

Пес глянул осуждающе: мол, как это, я так тебя ждал, а ты и не угостишь ничем, эх, – и послушно улегся в свою корзинку, стоящую в спальне, рядом с письменным столом, заваленном документами и чертежами. Все, что здесь было, укладывалось в стройную систему, вот только разобраться в ней могла только Лена, для всех остальных кипа бумаг являла собой пример полного хаоса.

Лена стащила с себя одежду, отнесла ее в стирку, чтобы даже случайно не оставить ни капли осевших на ткань воспоминаний сегодняшнего дня, пыльной затхлости старого дома, запаха крови, витающей в воздухе смеси ароматов смерти, страха, вины. Да-да, вины. Ее чуть заметную ноту Лена почему-то ощущала особенно сильно.

Наскоро приняв душ и вымыв голову, чтобы избавиться все от того же, казалось, въевшегося в кожу и волосы запаха, Лена влезла в удобный спортивный костюм, натянув его прямо на голое тело, и уселась за рабочий стол, чтобы, наконец, проверить мучившую ее с утра гипотезу. Рука на мгновение зависла над стопкой папок и уверенно вытащила нужную, ту, в которой хранились все материалы по их предыдущей совместной с Беспаловым работе – дому Балуевских.

Тогда, впервые приступив к такому масштабному мероприятию, как реставрация старинного особняка, Лена провела много времени, восстанавливая историю дома. Отчего-то ей казалось это важным, словно в ходе работ она могла не только восстановить несущие конструкцию и внутреннее убранство, но и вернуть в старый особняк его дух.

Балуевские были людьми очень известными, дом хранил действительно богатую историю. Но сейчас Лену интересовала только та ее часть, которая относилась к последнему его владельцу, Виктору Павловичу Балуевскому – художнику, уехавшему из родного города в Санкт-Петербург в конце двадцатых годов прошлого века, репрессированному в 1937-м и расстрелянному на знаменитом Бутовском полигоне в Москве.

Лена тогда и сама не знала, зачем так внимательно изучает этот период истории семьи. К тому моменту, как Виктор Балуевский погиб, в старинном доме он не бывал уже десять лет, а потому история его ареста и расстрела ничем реставрационным работам помочь не могла. Тем не менее Лена штудировала архивы так же добросовестно, как и всегда, и была вознаграждена. В числе бумаг, изъятых у Балуевского-младшего при аресте, нашлась тетрадь с подробными эскизами внутреннего убранства дома, в котором он родился и вырос, видимо, нарисованными по памяти в минуты ностальгии по детству. И эти эскизы здорово помогли Лене в ее работе.

Кроме того, именно в этой тетради, на отдельной странице была запечатлена эмблема рода Палеологов, которая тогда, два года назад, немало удивила Лену. В особняке Балуевских не было ничего, хотя бы отдаленно имеющее отношение к Византийской империи, и что значил этот знак она тогда так и не поняла.

Каково же было ее удивление, когда в материалах уголовного дела, обвинявшего художника Балуевского в шпионаже в пользу иностранных государств, она вычитала описание особых примет Виктора Павловича, в числе которых была свежая, сделанная незадолго до ареста татуировка на левом предплечье. Конечно, про древнюю Византию следователи НКВД были явно не в курсе, но фотография татуировки, хранившаяся в деле, не оставляла сомнений: родовой знак Палеологов. Точно такой же, как на клочке бумаги, зажатой в руке мертвого Петра Беспалова. Да, получается, Лена вспомнила о Балуевском не зря. Понять бы только, что все это значит.

Собрав бумаги в папку, она убрала ее на место, потому что терпеть не могла беспорядка, встала из-за стола и, не раздеваясь, рухнула на кровать, чувствуя полное физическое и моральное истощение. Через пять минут она уже крепко спала.

Проснулась Лена от звонка будильника, удивившись этому обстоятельству, потому что не помнила, как его заводила. Вторая мысль, пришедшая в голову, тоже вызывала удивление: несмотря на все ужасы вчерашнего дня, спала она как убитая и без сновидений. Ни дух убитого Беспалова, ни образ безутешной Галины, ни раздражающий отчего-то до невозможности главный подрядчик, с которым ей предстояло тянуть лямку проекта до победного конца, не тревожили ее ночного покоя. Видимо, организм включил защитный механизм – выспаться, чтобы совсем не слететь с катушек.

Будильник продолжал звонить, и только тут Лена поняла, что это вовсе не он, а телефон, не поставленный с вечера на беззвучный режим. Похлопав рукой по тумбочке, она нащупала сотрясающийся словно в падучей гаджет, уставилась на экран, потому что после вчерашнего надеяться на хорошие новости было, как минимум, глупо, и облегченно выдохнула. «Шура», – определился номер.

– Привет, – не сказала, а, скорее, выдохнула Лена в трубку, нажав на кнопку и заставив, наконец, телефон замолчать. – Шур, ты даже представить себе не можешь, как я рада, что это ты.

– Я что, наименьшее из зол? – понимающе засмеялась трубка знакомым низким голосом с хрипотцой, от чего он делался сексуальным донельзя. За те четыре месяца, что Лена дружила с Шурой, она несколько раз была свидетелем, как все без исключения мужики от четырнадцати и до бесконечности попадали под магнетизм ее голоса, тут же превращаясь в дрессированных пуделей. Пудели были готовы носить тапочки, прыгать в обруч (если очень надо, то горящий), выполнять команду «служить» и играть на губной гармошке. – Беседина, во что ты опять вляпалась, скажи на милость? Я же только три дня назад уехала и на тебе. Мне уже нужно беспокоиться настолько, чтобы звонить Саньке?