Опасная профессия - Жорес Александрович Медведев

неожиданное приглашение. Н. Шок стал президентом общества только в 1960 году, этот пост в США обновляется каждый год. Шок был директором Геронтологического центра в Балтиморе и автором обстоятельных библиографических справочников по геронтологии, в которые включались публикации по старению из всех стран. Я уже несколько лет вел с Шоком переписку и обмен оттисками. В первом томе капитального библиографического справочника по геронтологии и гериатрии, объединившего все публикации в этой области 1949–1955 годов, который автор прислал мне в 1959 году, были упомянуты три моих работы. В области молекулярной геронтологии в США в то время не было никаких исследований. Письмо Н. Шока, датированное 1 апреля, предполагало, что я мог бы участвовать в работе секций «Клеточные структуры» и «Клеточная физиология». Кроме того, Шок сообщал, что особый грант Геронтологического общества позволяет оплатить мой перелет в Сан-Франциско и обратно. К тому времени я уже получил пакет с материалами конгресса, программы и темы сессий и симпозиумов, регистрационные бланки и четыре чистых бланка для реферата. Текст реферата, не более шестисот слов, должен был быть впечатан на английском в особый квадрат на бланке для прямого воспроизведения. Крайним сроком для этого назначалось 1 мая. С учетом скорости доставки авиапочтой у меня оставалось лишь две недели. Между тем оформление зарубежных поездок с 1957 года нисколько не упростилось. По-прежнему нужно было решение множества инстанций, дирекции моей Академии, Министерства высшего образования СССР, МИДа (для визы в уже имевшийся и хранившийся у них паспорт) и Выездной комиссии ЦК КПСС. Я вскоре узнал, что приглашения для участия в этом конгрессе, но без грантов, получили еще в январе несколько сотрудников Института геронтологии в Киеве и его директор Дмитрий Федорович Чеботарев. Они оформляли свое участие через Академию медицинских наук и Министерство здравоохранения.

Несколько дней спустя я получил письмо от организатора работы секции по клеточной физиологии Бернарда Стрелера (Bernard Strehler). Со Стрелером у меня также была переписка, начавшаяся в 1959 году после публикации его теоретической статьи о сходстве нормального и радиационного старения. Стрелер просил срочно прислать реферат моего возможного доклада к 10 мая, так как для публикации всего сборника тезисов требовалось не меньше двух месяцев. Ему также хотелось подготовить дискуссию.

Кафедрой агрохимии и биохимии в 1960 году заведовал В. М. Клечковский, сменивший умершего от инфаркта А. Г. Шестакова. Клечковский сразу поддержал мой план поездки на Геронтологический конгресс и направил представление о целесообразности поездки ректору академии Г. М. Лозе. Из ректората представление ушло в международный отдел Министерства высшего и среднего специального образования СССР. Здесь оно быстро обросло всеми нужными резолюциями, включая согласие министра В. П. Елютина. Министр был по специальности металлург и не разбирался в биологии. В Тимирязевскую академию поступило указание готовить на Ж. А. Медведева «выездное дело». В Министерстве здравоохранения такие же действия проводились в отношении киевских геронтологов, среди которых был мой хороший знакомый Владимир Вениаминович Фролькис. Директор института геронтологии Д. Ф. Чеботарев и его заместитель профессор П. Д. Марчук оформляли поездку как командировку, остальные члены делегации ехали как туристы за собственный счет. Меня тоже включили в состав делегации, чтобы я ехал вместе с группой.

Подготовив четыре экземпляра реферата «Aging at the Molecular Level» («Старение на молекулярном уровне») и формы регистрации, я поехал на Главный почтамт, чтобы отправить эти бумаги заказным экспресс-авиаписьмом с уведомлением о вручении. Это стоило тогда пять или шесть рублей.

«Что это у вас?» – взглянув на обратный адрес, спросила меня сотрудница почтамта, сидевшая за окном под вывеской «Международная корреспонденция». Мой большой конверт был уже заклеен. Я объяснил. «Материалы для публикации мы принимаем только от учреждений и с формой 103а, – сказала дама в окошке, возвращая мне конверт, – и сдавать его на почту следует незапечатанным… Частным лицам пересылка машинописных текстов за границу запрещена».

Вернувшись в академию, я пошел в канцелярию, ведавшую служебной корреспонденцией. Здесь мне объяснили, какую процедуру необходимо пройти, чтобы отправить за границу материалы для публикации: сначала подготовить акт об отсутствии в рукописи сведений секретного характера за подписью трех экспертов; получить одобрение рукописи ученым советом факультета и дирекцией академии и сдать ее в иностранный отдел министерства для получения визы Главлита, то есть цензуры. Только после этого готовится для почты форма 103а за подписью директора академии и заверенная гербовой печатью, причем в трех экземплярах: два остаются на почте, а один, заверенный почтой, отдается отправителю вместо квитанции. При этом все материалы, отправляемые за границу, представляются с заверенным дирекцией переводом на русский язык, так как работники Главлита не проверяют иностранные тексты. Но до 10 мая оставалось лишь две недели. Ближайшее заседание ученого совета факультета ожидалось через десять дней.

Я поехал на Международный почтамт у Ленинградского вокзала, чтобы ознакомиться с Почтовым кодексом СССР. Мой план был отправить реферат Стрелеру не в отпечатанном на бланке конгресса виде, а как рукописное письмо, чтобы он, отредактировав мой текст на более совершенном английском, вставил его в нужные бланки. Шестьсот слов – это займет у моего коллеги не более часа. Свое согласие на участие в конгрессе я также решил послать Каплану и Шоку не в форме заполненных анкет по почте, а международными телеграммами на английском с Главного телеграфа на улице Горького, который работал круглосуточно. Я приехал туда в четыре часа утра и оказался единственным клиентом. Телеграммы-молнии должны были по правилам отправляться сразу. И они были получены в тот же день.

Весь Почтовый кодекс СССР оказался документом лишь «для служебного пользования». Мне дали для ознакомления небольшую книжку «Почтовые правила». В этих правилах был один параграф, в котором говорилось, что к пересылке по почте за границу запрещаются рукописи, «содержащие государственную или военную тайну и могущие нанести СССР политический или экономический ущерб». Определение такой возможности возлагалось на Главлит. Цензура всех рукописей была, следовательно, правилом. Мое письмо Стрелеру в обычном международном авиаконверте было принято как заказное без проблем. Оно весило меньше двадцати граммов. На всякий случай я послал дубликат, опустив его в почтовый ящик. Текст реферата был частью личного письма. Стрелер получил в Балтиморе оба письма через шесть или семь дней. Я начал готовить текст доклада. Это был первый текст научной статьи на английском, который я готовил сам. Работа шла медленно, каждую фразу сверял по построению с текстами из британского Biochemical Journal или Nature.

Подготовка выездного дела между тем шла своим чередом. В него включались: подробная автобиография, копии брачного свидетельства и метрических свидетельств на детей, справки о здоровье и характеристика, которая