Черный человек - Василий Головачев

– По данным коллег, – Стобецкий кивнул в сторону группы мужчин в фирменных голубовато-зеленых комби – такие носили все врачи «Скорой помощи» и спасательной службы, – его организм большую часть времени отказывается регулировать деятельность внутренних органов.

– Что значит «большую часть времени»?

Один из гостей, рослый, черноволосый, загорелый до цвета красной меди, с хищным носом и черными цепкими глазами, придвинулся ближе.

– Это значит, что иногда этот парень вдруг сам выкарабкивается из беспамятства и организм начинает ему подчиняться. Не надолго, на три-четыре минуты, но и это удивительно, ведь, по сути, он фрустрирован.[9]

– Простите, с кем имею честь?

– Джума Хан, – представился черноволосый, и Мальгин понял, что его загар – нормальный, естественный цвет кожи.

– Нейрэктомию[10]делали? – спросил Стобецкий, манипулируя секторами диагностера.

– Конечно, данные в персонбанке. У него прогрессирующая гетероплоидия[11]. И при всем том парень умудряется всплывать из преисподней и разговаривать как вполне нормальный, почти здоровый человек! Очень сильная личность.

– Учтите, он, ко всему, еще и слеп, – невпопад вмешался Заремба, дыша в затылок Мальгину.

– Где Таланов?

– На связи с индийским филиалом, через пару минут явится.

Виом вдруг подернулся рябью, стершей все надписи. Приглушенно прозвенел колокол внимания. На мигающем огнями «кактусе» вириала зажглись голубые и зеленые огни отмены контактного контроля.

– Он просыпается, – быстро сказал Джума Хан. – Зафиксируйте параметры в момент «всплывания», это важно.

– Пациент в сознании, – четко доложил инк-координатор клиники.

Виом прояснился.

Лицо Шаламова с открытыми глазами было повернуто к людям (видеокамерам, конечно), так что создавалось впечатление, будто он их видит, хотя спасатель был слеп.

– Джума, – позвал он.

В группе, обступившей Мальгина и Стобецкого, произошло общее движение.

– Я здесь, Даниил, – с небольшим опозданием ответил Джума Хан, покосившись на Мальгина.

– Где я?

– В Москве, в Институте нейрохирургии.

Шаламов помолчал: в зале повисла хрупкая тишина. Было видно, что держится спасатель с большим трудом, колоссальным напряжением воли – по лицу его поползли капли пота.

– Клим, ты тоже здесь?

– Да, – каменно-твердо ответил Мальгин, шевельнув желваками.

Шаламов усмехнулся не мигая. Заремба невольно поежился.

– Тогда я могу быть спокоен. Не давай никому меня резать, Клим, меня нельзя резать. Даже тебе. Понял? Даже тебе!.. Ты понял? – настойчиво повторил спасатель.

– Да, – ответил Мальгин.

Шаламов еще несколько мгновений с улыбкой, кривой, понимающе-иронической, сожалеющей, странной, смотрел (не видя!) на замерших врачей, потом расслабился и откинул голову, глаза его закрылись.

– Потеря пульса, – отозвался инк. – Активирую ВРС[12], дыхание, нейропинг, блокирую выделение избыточных доз вазопрессина, окситомицина.

– Дьявольщина! – произнес Стобецкий. – Это же невозможно!

– Что именно? – сухо спросил Мальгин с чувством, близким к растерянности, глядя на тело друга, опутанное шлангами и проводами. Шаламов всегда был похож на дерзкого и удачливого пирата, по-мужски красивого, склонного к риску, решительного и упрямого, настолько уверенного в себе, в своей неуязвимости, что трудно было представить, будто с ним может произойти какое-либо несчастье. Во всяком случае, Мальгин знал его давно и никогда не думал, что Шаламов, олицетворяющий по натуре тип джеклондоновского героя, вдруг окажется в положении смертельно больного…

– Каким образом он приходит в себя, не имея возможности управлять физиологией? Это же нонсенс!

– Мы назвали такие моменты «пароксизмами жизни» или «парадоксальным сознанием», – сказал Джума Хан; Мальгину нравилось, как держится молодой врач спасателей, спокойно, уверенно и раскованно. – Кстати, во время «пароксизмов жизни» у него почти все основные функции приходят в норму.

Заремба легонько толкнул Мальгина в спину.

– Главный…

Толпа врачей расступилась, пропуская Богдана Таланова, директора Института нейрохирургии, всегда озабоченного, нахмуренного, с морщинистым сухим лицом; глубокие поперечные морщины на лбу главного врача говорили о его возрасте больше, чем седые виски.

– Ваше мнение, Клим? – Голос у директора был низкий, почти бас, но мягкий, не оглушающий.

– Я только что узнал об этом, – сдержанно ответил Мальгин. – Мне нужно знать, помимо медицинской диагностики, как все произошло, где, по какой причине, то есть получить всю доступную информацию.

– Можем дать только приблизительную реконструкцию происшествия, – сказал один из спасателей чуть в нос; это и был Прохор Жостов, руководитель сектора, в котором работал Шаламов. – Дело в том, что мы обнаружили Даниила в последний момент, когда он уже не дышал, да и координатор его шлюпа был кристаллически мертв. Никто, по сути, не знает, что произошло, а маатане не хотят сообщать подробности.

– При чем тут маатане?

– О случившемся мы узнали от них, точнее, от маатанина, которого спас Шаламов. Это все, что известно достоверно. В системе, где мы нашли спасателя, – кстати, это в высшей степени интересная система, так называемая Горловина «серой дыры», – на искусственной планете, имеющей форму куба, остался маатанский космолет, но он тоже пуст. По всему видно, что шлюп Даниила в состоянии «струны» пересек «струну» чужого корабля, но о подробностях аварии расспросить некого.

– Появятся новые сведения – сообщите, пожалуйста.

– Непременно.

– У него есть близкие? Родственники? – спросил Таланов.

– Отец, мать, жена, – ответил Джума Хан.

– Они знают?

– Отец и мать знают, жена еще нет, она… беременна.

Мальгин медленно повернулся к говорившему.

– Что?.. Что вы сказали?

– Она беременна, – невозмутимо повторил Джума Хан. – Мы считаем, что в сложившейся ситуации до родов ее нельзя волновать этим сообщением.

«Когда же роды?» – хотел спросить Мальгин, но сдержался.

Таланов сел на его место, придвинул к темени выросший из мигающего огнями «кактуса» пси-вириала на гибком усике «одуванчик» эмкана и погрузился в мысленные переговоры с координатором. Через две минуты отодвинул эмкан, помассировал висок ладонью.