Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

— Некоторые молодые тоже сволочные бывают!

— Да, но их хотя бы тянуть приятно…

— Супружеская жизнь — одна скотобойня…

Элизбар Дмитриевич послушал, покачал головой:

— Мне бы их проблемы!.. Значит, так… Опиум взят и обратно его не отдать. Паико везти боится. Придется вывозить товар из Азии…

— У тебя люди, связи, опыт, — льстиво всполошился Долидзе. — Подумай!

— Связи, люди! — передразнил Элизбар Дмитриевич. — Ты тоже не в сарае вырос, мог бы и сам подумать, что делать!

— Да я думаю, думаю, — Долидзе торопливо вытащил из-под воротника крестик и поцеловал его со скороговоркой: — Клянусь Сионом, куском хлеба, горстью соли: если это дело кончится хорошо — никогда в жизни к отраве не прикоснусь!

— Ты и раньше не особенно прикасался, — усмехнулся Элизбар Дмитриевич. — И в тот раз мои люди везли, мои хранили, мои продавали, а ты только деньги принимал и через свой туфтовый комбинат в банк сдавал.

— Кстати, я забыл сказать… — вдруг помрачнел Долидзе. — Вчера Рублевку, одного нашего барыгу, кинули. Отняли четыре тысячи денег и опиума тысяч на десять.

— Вот-вот, поздравляю, — махнул головой, как от надоедливой мухи, Элизбар Дмитриевич. — Лучше бы ты вообще сегодня не приходил! Кто нашел этого Рублевку? Ты? Вот и будь добр отвечать за него. Вернешь эти деньги!

— Десять туда, десять сюда — переживем! — примирительно сказал Долидзе. — Верну! Конечно. Лишь бы уладилось, Господи, помоги!

— И почему это Господь должен всяким мошенникам помогать?.. Как-то неразумно с Его стороны… Короче, сделаем так: я посоветуюсь с кем надо и завтра скажу тебе, что делать. Ровно в час приезжай на наше место к Муштаиду.[14]А где Паико?

— Живет в доме Убайдуллы, в кишлаке под Наманганом.

Элизбар Дмитриевич покачал головой:

— Наманган… Вся эта Азия — одно басмачье гнездо! Надо спешить, как бы его там не укокошили и опиум не отняли! Ну, до завтра! Я пошел играть.

И он, не обращая внимания на воркованье Долидзе о том, что ему сегодня лучше не играть, направился на веранду. Долидзе, не имея желания прощаться с игроками, ушел через комнаты и в кислом настроении потащился в городское пекло.

На следующее утро Элизбар Дмитриевич очень рано подъехал к саду, загнал машину на тротуар, возле решеток стадиона, перебрался через бордюр и зашагал в сторону каруселей. Дворники в желтых безрукавках мели розовые дорожки.

Неподалеку от каруселей он увидел троих пожилых мужчина в дорогих спортивных костюмах. Они молча делали какие-то странные движения: присев, медленно вращали руками, застывали в этом вращении, меняли позы и опять чертили в воздухе непонятные знаки и фигуры. Большой Чин кивнул ему, но гимнастики не прекратил, продолжая тщательно и сосредоточенно делать упражнения.

Элизбар Дмитриевич, зная, что эта глупость называется «у-шу», модная гимнастика, сел на скамейку и принялся ждать, с внутренним раздражением наблюдая за троицей: «И не лень им эти дурацкие круги чертить? Больше им делать нечего! Заботятся о себе, сто лет жить хотят! А почему не хотеть, с их доходами?»

Наконец, Большой Чин сел рядом на скамейку и начал обтираться махровой тканью с иероглифами. Элизбар Дмитриевич, стараясь ничего не упустить, рассказал все, что узнал вчера об опиуме. Большой Чин долго молчал, с неприязнью поглядывая на Элизбара и комкая в руках полотенце. Затем ответил:

— Ясно. Знаешь, мой милый… И ты, и он, и все вы попросту аферисты и авантюристы! Денег вам мало, шакалам? Теперь смертью торговать вздумали?! Да я бы и пальцем не шевельнул, если бы в паршивые азиатские цеха не вложил деньги этот сопляк, мой зять! Какова там его доля?

— Сто пятьдесят тысяч взноса и пятнадцать процентов от прибыли.

Большой Чин подумал и заключил:

— Я его долю забираю. Это раз. Сам вывезу из Узбекистана опиум — это два. И больше ни с Долидзе, ни с тобой никаких дел иметь не хочу! Это три. Дашь мне вечером адрес того вора в Азии. И предупреди Паико, что приедет человек и поможет вывезти товар. С меня хватит! С такой опасной кодлой, как ваша, я дел больше иметь не хочу.

И очень жаль, что имел! Вы — хуже, чем убийцы и бандиты! — Большой Чин так пронзительно посмотрел на Элизбара Дмитриевича, что тот понял — разговор закончен.

Хотелось ответить, но Большой Чин, отвернувшись своим значительным седым профилем, направился к выходу, где его ждала иномарка со множеством антенн.

В тресте Элизбар Дмитриевич сидел рассеянный, пил но-шпу и раздраженно отвечал на звонки, не переставая ругать перестройку, путающую все карты. Прибавилась масса проблем. На пяти фабриках уже копались чиновники из центра, сразу запросившие такие астрономические суммы, что им было бесповоротно отказано. Их пытались усовестить, они разводили руками: «Перестройка! Ломка старого! Новые порядки!» — и с удвоенной энергией ворошили бумаги и архивы. Сотрудники паниковали, звонили, прибегали в трест, спрашивали, что делать и как быть.

И сам он звонил куда-то, ругался, шумел и отбрехивался. В минуты передышек вспоминал вчерашний день, за который успел проиграть еще двадцать тысяч, и давление у него прыгало. И дома все было неладно. Не такой он хотел видеть свою семью!.. Старшая дочь трижды выходила замуж, а внуков все нет. Младшая выскочила за какого-то инородца и уехала. Болван Кукусик с пятнадцати лет по притонам шляется, говорят, наркоманом стал… А теперь еще любовница, с которой двоих детей прижил, требует устроить старшую дочь в мединститут!.. Плюс верные сто тысяч!

В час дня он встретился с Долидзе. Когда тот услышал о решении Большого Чина, то разволновался:

— Значит, все теряем?

— Не визжи! Слава богу, избавились и от этой дряни, и от его наглого зятя. Он пошлет туда человека. А без нас ему потом не обойтись — он сам не будет опиум толкать! Давай адрес Паико. И позвони ему в кишлак, предупреди, что приедет человек, который поможет вывезти опиум.

— Адрес простой: под Наманганом кишлак, Катта-Курам.

— Улица?

— Одна улица… Дом номер тридцать пять, Убайдуллы Усманова.

— Вот дикость, Средневековье — одна улица! — покачал головой Элизбар Дмитриевич, записывая, чтобы вечером дождаться Большого Чина возле его дома и в лифте передать ему листок с адресом, как они не раз проделывали с деньгами и бумагами.

А ночью Большой Чин позвонил домой Пилии и попросил его подъехать утром в восемь тридцать к Круглому садику в Ваке.

В назначенное время Пилия сидел на скамейке.

— Привет, мальчик, — сказал Большой Чин. — У тебя все в порядке?

— Да, — ответил непривычно подтянутый и трезвый Пилил, оправляя костюм, надетый по случаю встречи.

— Можешь оказать мне небольшую услугу? Как у тебя со временем?