Позывные услышаны - Рафаэль Михайлович Михайлов

О чем вы думаете? Дадут нам на выпускном сочинение: «Мать» Горького — запоете!

Миша Хант. И не в этом только дело. Вообще — стыдно. Раз подвели Бахиреву и второй.

Инна Шафран. Я считаю, что педагог переживает из-за нас, а не из-за себя, и это значит, что он оказался выше нас и благороднее нас.

Майя Ратченко. Ставлю на голосование. Кто за извинение и за комсомольское отношение к литературе?

Аркадий Шаров. Ставь раздельно!

Сильва Воскова. Только вместе!

Сестры Диц. А если мы…

Сильва, Майя и Миша. Только вместе!

Алла Гринева. Одобряю! Бузить — так бузить, отвечать — так вместе!

…Сальма Ивановна спросила у дочери:

— Ты почему сегодня такая веселая пришла?

Сильва ее закружила.

— Мама, я сегодня читала на уроке Блока: «И старый мир, как пес безродный, стоит за ним, поджавши хвост…» Потом разбирала. Товарищ Гавот был доволен.

— Что же в этом особенного, Сильва?

— Мама, ты же сама говорила… Нельзя откладывать все на «потом».

…А парты чистенькие, сверкают. Придут новенькие и угадают: «До нас здесь был десятый „а“».

— Сильва, ты здесь? — в дверях их классный руководитель. — Пора готовиться к вечеру.

Девочка растерянно поднялась из-за парты.

— Я и готовлюсь, Изабелла Юльевна… Я вспоминаю. А знаете, я не хочу уходить отсюда.

Учительница кивнула.

— Рада от тебя это слышать, Сильва. Но жизнь широка…

Сильва взволнованно заговорила:

— А что нас ждет, Изабелла Юльевна? Новая парта? Вот у моих родителей, у вас была героическая юность. Вы знали Котовского, помните первые бои за Советскую власть. А будет ли у нас поле боя? Или только чертежные столы, рейсфедеры, формулы…

Учительница улыбнулась:

— Пожалуй, день самый подходящий для таких раздумий. Что тебе сказать? Обычно мы, учителя, в таких случаях всегда говорим, что ваше поле боя — вдохновенный труд, и это тоже героика. Впрочем, я как-то слышала, ты это и сама говорила своим «ежикам». — Она помолчала. — Юность у вас еще только начинается, а небо над Европой и миром хмурится. Боюсь, что испытаний вам еще хватит по уши. Совсем не праздничный разговор, — сердито оборвала она себя.

Сальма Ивановна заметила в этот день, что Сильва молчаливая, задумчивая. Свернула географическую карту в трубочку, учебники рассовала по ящикам: и все это — будто отсутствует, будто руки работают, а мысль далеко…

— Что, Сивка, жалко школу оставлять?

Кивнула.

И все в этот вечер собрались непривычно тихие, серьезные. Куда только испарилось лукавство с худощавого лица Миши Ханта? Что же ты не распеваешь свои подслушанные у старших песенки, Алла Гринева? Когда мы услышим от тебя, Юра Будыко, что Капабланка должен был сыграть не на це-пять, а на аш-семь? Да что с тобой, десятый «а»? Что ты потерял?

Мы встретим много школ опять

И формул строй таинственный,

Но наша школа номер пять

Останется единственной.

Да, у десятого «а» и поэты свои есть!

После них на сцену поднимается директор школы. Она заметно волнуется. Какие найти слова — не для напутствия, а для вооружения юности?

— Мы уже сказали вам все, что могли. От души желаю вам счастья, ребята. А чтобы каждый из вас знал, что думает о нем школа, мы приготовили для вас вместе с аттестатами характеристики. О каждом. Они прозвучат только здесь.

Это ново! Это сюрприз! Они сидят в ожидании, настороже.

Сильва думает: «Сейчас вспомнят, как я здорово подсказывала в седьмом. И как в восьмом вытягивала Онегина из дворянского болота».

— Сильвия Воскова, — говорит директор, вручая ей аттестат. — Мы будем помнить тебя, как дисциплинированную, способную и умную ученицу. Как человека большой гражданской честности. Мы знаем, как дорого тебе все, что связано с нашей революцией, и какой бой ты задавала тем, кто на завоевания отцов смотрел, как на свою личную собственность. Пусть же исполнится твое самое заветное желание: найти когда-нибудь случай, чтобы проявить свою волю и свой характер. Будь счастлива, девочка.

Да. Она будет счастлива. Только сразу ли? «Можно, я приглашу тебя на танец, Эдик?.. Я решила идти в электротехнический, а ты?.. Вальс — это самый красивый танец… Жизнь — это самая замечательная штука.

Миша, кажется, тоже в ЛЭТИ… А Шаров и Феноменов — в медицинский… Будыко — тот откопал астрофизику, Майка — сероводород… Расходятся наши пути, но где-то же они должны сойтись? Только где и когда?»

Учителя знают: долго их не удержишь в зале. Такова традиция: на набережную Невы и занять всю мостовую, не иначе!

Их принимает прозрачная белая ночь. Безмолвно наблюдают за ними бронзовые матросы с памятника «Стерегущему». Молодой Суворов повелительно призывает их со своего гранитного пьедестала к постоянству. Терракотовые кубы Марсова поля вызывают в их памяти героев, создававших наиновейшую историю.

— Ребята, — сказал кто-то вполголоса. — Смотрите. Здесь погребен комиссар Восков Семен Петрович. Сильва, а ведь ты тоже Воскова и… Семеновна. Послушай, а это…

Она предупредила вопросы:

— Здесь лежит мой отец, ребята.

Они стояли недоуменные, сбитые с толку ее ровным голосом, не понимая, как же это они проучились десять лет рядом с дочерью такого человека и ничего об этом не знали.

— Могла бы открыться и раньше, — вздохнула Лола.

— Да, жизнь-то у твоего отца какая героическая! — поддержали ребята. — Рассказала бы нам…

Она ответила коротко:

— Видеть отца мне не довелось.

Замолчали. И только когда подошли уже к Летнему саду, Миша Хант тихо спросил:

— А Иван Михайлович?

— Это мой второй отец, Миша. Он воспитал меня и многим, очень многим я обязана ему.

Ей захотелось домой.

— Ребята, вы не сердитесь… Мне нужно к маме.

— Последняя наша ночь! — возразил кто-то.

Сальма Ивановна не спала, вышла к дочери с книгой.

— Мама, я стою перед трудным выбором. Могу стать инженером, врачом, могу идти на литфак. Что делал отец, когда ему нужно было выбирать, вот так, как мне?

Сальма Ивановна заглянула в глаза дочери.

— Ты это серьезно? Не ожидала. У Воскова никогда не было возможности для подобного выбора. Иногда случалось, он стоял перед дилеммой — бездействовать или действовать и сигануть за решетку. Я однажды попыталась подсчитать, сколько раз он сидел в тюрьмах — невозможно!

— Мама, но и в революции есть разные пути.

— Я тебя понимаю. Он рассказывал, что когда-то в Харькове его спросили в комитете: «Что ты предпочитаешь, товарищ Семен, каторгу или эмиграцию?»

— Мам, да ведь это же настоящая жизнь — из пучины в пучину, из бездны — в пламя…

— Да, ты действительно дочь Воскова.