Синдром Дездемоны - Ольга Егорова

– Это кто к нам пришел? Это папочка к нам пришел! Да! Папочка! А ну-ка, Юленька, давай поздороваемся с папочкой! Ну-ка, давай скажем папочке: привет, папочка!..

Папочка сверкал злобными глазами из-под насупленных бровей и уходил на кухню пить гадкий растворимый кофе. Она и в самом деле была какой-то странной, эта няня, полагавшая, что новорожденный ребенок по ее просьбе способен вдруг заговорить, начать здороваться с «папочкой»…

Или, может быть, это она так шутит?..

В любом случае от слова «папочка» Тихона передергивало. Кофе казался кислым, небо за окном хмурилось, почистить зубы и побрить физиономию, не опоздав при этом на работу, было невозможно, и жить от всего этого просто не хотелось.

А хуже всего было в выходные. В выходные было вообще ужасно. Тихон старался поменьше времени проводить дома. То заседал на работе, поражая своим рвением подчиненных, то торчал у приятелей, ходил с ними в боулинг и бильярдную, а однажды даже от тоски поперся в Большой театр и два с лишним часа смотрел балет, к которому был более чем равнодушен и в котором разбирался примерно так же, как в письменности древних протоиндийских племен. Раньше Тихон и не подозревал даже о том, что выходные дни в отличие от дней рабочих имеют гораздо более длительную временную протяженность! Если понедельник, вторник или какая-нибудь среда вполне комфортно умещались в отведенных природой двадцати четырех часах, то суббота с воскресеньем, как казалось Тихону, тянулись часов сто. Или, может быть, двести.

Когда жены приятелей начинали недвусмысленно намекать на то, что гостям надоели хозяева, когда от бесконечного катания шаров перед глазами начинали уже летать мушки, приходилось идти домой. Отсиживаться до ночи на кухне или плескаться в ванной, которую, кстати, теперь «ни в коем случае нельзя!» было занимать надолго, Тихон не мог, поэтому приходилось, робко постучав в дверь когда-то любимой гостиной, заходить внутрь. И тут начинались «вечерние свистопляски», как называл про себя Тихон эти ежевечерние по выходным дням посиделки в кругу «семьи».

Если ребенок спал – это было настоящее счастье. Убавив до минимума громкость на телевизоре, Тихон, с удовольствием расположившись в уютном, мягком кресле, вытянув на пушистом ковре уставшие босые ноги, успевал посмотреть новости, а если уж совсем повезет – половину футбольного матча или пару-тройку раундов боксерского поединка. Но такое случалось крайне редко, гораздо чаще новости срочно прерывались ревом из-за закрытой двери, улюлюканьем няни и последующим «явлением» неразлучной компании. Ненавистное слово «папочка» взрывалось в воздухе водородной бомбой, младенец водружался к папочке на колени – «на минуточку, только на минуточку! Тихон Андреич, ну вы только посмотрите, какая она очаровательная! Какая замечательная девочка наша Юленька! Какие крошечные у нее ручки! А ножки! А пальчики! Да вы только посмотрите, Тихон Андреич!..»

Крошечные ручки были похожи на лягушачьи лапки и вызывали в душе содрогание. От созерцания крошечных пальчиков Тихон впадал в настоящую панику: не может, ну не может у человека быть таких маленьких пальцев! Этот ребенок просто больной, недоношенный, он родился наверняка месяцев на пять раньше срока! Тихон не находил Юленьку, которую продолжал упорно именовать «ребенком», ни очаровательной, ни замечательной, ни вообще какой бы то ни было. А няньку в такие моменты ему вообще хотелось уволить. Уволить к чертям, чтобы впредь неповадно было заниматься тем, о чем ее никто не просит! Разве просил он ее заниматься «пробуждением» его отцовских чувств, разве за это платил он ей деньги? Хотелось не только уволить ее, но еще и ударить. Но няня, видимо, обладала каким-то звериным инстинктом самосохранения, потому что именно в тот момент, когда доведенный до отчаяния Тихон намеревался ударить ее или уволить, она забирала у него с коленей ребенка и, что-то там про себя напевая, уходила с ним обратно в спальню или тащила его на кухню. А вернувшись, больше уже не клала на колени к «папочке», за что Тихон готов был ей ноги целовать.

Только однажды она не успела сделать этого вовремя. Ребенок уже лежал на коленях у Тихона какое-то невероятное количество времени – минуту, а то и больше! Терпение Тихона было на исходе, и он уже набрал воздуха в легкие для того, чтобы сообщить няньке о ее увольнении. Вдохнул – и выдохнул, не сумев сказать ни слова, потому что вдруг почувствовал, как подозрительное тепло разливается у него в области живота и течет дальше по направлению к коленям.

Ребенок описался у него на руках!..

Тихон даже выругаться не смог! Он сидел, хватал ртом воздух и думал о том, что нужно, наверное, поскорее подыскать и снять отдельную квартиру для няни с ребенком, что дальше так продолжаться не может, что совсем скоро он или сойдет с ума, или покончит с собой, а если не с собой, то с кем-то из этих двоих покончит – это уж точно…

– Ах! – всплеснула руками няня, по выражению его вытянувшегося лица, видимо, догадавшаяся, что случилось. И расплылась в своей идиотской улыбке: – Это что же ты у нас, хулиганишь? Хулиганишь, да, Юленька? Это кто папе брюки намочил, а? Это Юленька намочила, да?

– А кто же еще, по-вашему?! – взревел Тихон. – Кто же еще, кроме… Юленьки? Да заберите вы ее уже от меня, честное слово!

Няня с радостной улыбкой обещала постирать Тихону штаны и удалилась с ребенком в ванную.

А Тихон в ту ночь долго, очень долго вертелся на своей раскладушке, ворочался с боку на бок, все думал и думал – об одном.

Нет, не оправдались предсказания няни о том, что по прошествии двух-трех недель он полюбит ребенка. Уже четыре недели прошло, пятая была на исходе, а Тихон по-прежнему ничего, кроме раздражения и корябающей душу жалости к этому непонятному, слишком крошечному, слишком беспомощному, никому не нужному существу, не испытывал.

И еще, шевельнулась в ту ночь где-то на самом дне души далеко-далеко запрятанная грусть.

Грусть от осознания чувства собственной неполноценности отца, который не способен полюбить своего ребенка…

Так прошел февраль, наступил холодный март с мокрым снегом и скользкими дорогами. Ремонт в Тихоновой половине квартиры, который он затеял себе на беду от тоски сразу после развода, потихоньку продвигался. Присутствие в квартире ребенка и посторонней, не большого ума, кстати, девицы, Тихона по-прежнему раздражало, и единственным позитивным моментом в ситуации было то, что Тихон потихоньку стал привыкать к своему раздражению. Он уже почти не чувствовал его и начинал верить, что раздражение – это вполне естественное, нормальное состояние человека, с которым он рождается на свет и живет всю жизнь, а спокойствие и умиротворение – это состояния души придуманные, существующие только в сказках.

Жизнь текла, как по написанному сценарию, повторяющемуся день за днем, скучно и однообразно. Однажды позвонила Наталья и обещала зайти как-нибудь, забрать какие-то диски с давнишними фотографиями для портфолио. Поинтересовалась здоровьем ребенка, и Тихон сразу повесил трубку, потому что знал, что сейчас начнет ругаться матом, а в кабинете в тот момент находились женщины, при которых ругаться матом было неприлично.