Восточно-западная улица. Происхождение терминов ГЕНОЦИД и ПРЕСТУПЛЕНИЕ ПРОТИВ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА - Филипп Сэндс

Это было первое убежище из довольно длинной цепочки, и все воспоминания о нем стерлись из ее памяти. Следующие четыре года моя мама прожила подкидышем, вдали от родителей, под вымышленным именем Жослин Теве.

Леон сохранил только один документ, дающий представление об этих яслях, – открытку-фотографию молодой улыбчивой женщины в полосатом пиджаке и белой блузе с большим черным галстуком-бабочкой. Темные волосы стянуты в пучок на затылке. Симпатичная, и на обороте карточки надписала приветливо: «Отцу Рут, дружески, сестра Манжен, директор яслей “Заря жизни”, Медон (Сена и Уаза)».

Из мэрии Медона меня направили к городскому архивариусу, мадам Грейе, и она нашла папку, относящуюся к яслям. С 1939 по 1944 год мадемуазель Манжен присматривала за несколькими малышами у себя дома, на улице Лавуазье, 3. Это небольшой отдельно стоящий дом с маленьким садом в центре города. «В списках воспитанников этого заведения никаких следов Рут Бухгольц не обнаружено, – уведомила меня мадам Грейе. – Возможно, она была внесена под другим именем». Такое часто случалось. Архивариус сообщила мне имена всех детей, зарегистрированных в яслях с сентября 1938 года (первым оказался Жан-Пьер Соммер) и до августа 1942 года (последним был Ален Рузе). Из двадцати пяти детей всего восемь – девочки. Если Рут была зарегистрирована, то под выдуманным именем. Или же ее вовсе не вносили в списки, что вероятнее.

В Жолкве, в тысяче миль к востоку от Парижа, женщина, проживавшая на той же улице, где некогда родилась Малка, предложила мне собственную версию событий 1939 года. Ей было шестнадцать лет, когда в сентябре 1939 года пришли немцы. Девяностолетняя Ольга отчетливо помнила то, что происходило на ее глазах. Рассказывала она, стоя во дворе над огромным котлом тушеной капусты, укутанная от осеннего холода слоями ярких шалей.

– Я вам всю правду скажу, – начала Ольга. – В Жолкве было тысяч десять жителей, половина – евреи, остальные – украинцы и поляки. Евреи были наши соседи, мы с ними дружили. Был доктор, его все уважали, мы обращались к нему. Был часовщик. Все они были честные люди.

Отец Ольги ладил с евреями. Когда Польша получила независимость в 1919 году, он был арестован, потому что его первая жена (Ольга рождена во втором браке) активно поддерживала недолговечную Западно-Украинскую народную республику, просуществовавшую меньше месяца в ноябре 1918-го (наш разговор с Ольгой состоялся в начале 2014 года, незадолго до того как Россия оккупировала Крым, – после этого некоторые мои украинские собеседники высказывали предположение, что та республика еще может возродиться).

– Пока мой отец сидел в тюрьме, еврей Гельберг, его сосед, носил ему еду и деньги, потому что больше никто не мог помочь. Так что отец с евреями дружил.

Разговор наш перескакивал с темы на тему, Ольга прихлебывала чай, следила за капустой в котле и вспоминала войну.

«Сначала пришли немцы, и это напугало евреев. Немцы пробыли в Жолкве неделю, ничего особо не сделали, потом ушли на запад. И в город вошли русские».

Ольга была в школе, когда в город вошли советские войска.

– Первой въехала женщина, красивая женщина в военной форме на огромном белом коне. За ней шли солдаты, потом – артиллерийские орудия.

Пушки заинтересовали девочку, но женщина верхом на коне оставила и вовсе неизгладимое впечатление.

– Она была очень красива, и у нее был большой пистолет.

Полтора года Жолква находилась под советским контролем. Новые власти запретили частный бизнес. Другая половина Польши была оккупирована нацистской Германией и превратилась в генерал-губернаторство, которым управлял Ганс Франк. Страну разделили согласно договору между Сталиным и Гитлером{48}, секретному пункту в пакте Молотова – Риббентропа о ненападении, по которому Польша была разрезана по линии, проходившей к западу от Лемберга и Жолквы. Таким образом родня Леона оказалась на безопасной для евреев советской стороне. В июне 1941 года Германия нарушила пакт о ненападении, началась операция «Барбаросса»{49}. Немецкая армия стремительно продвигалась на восток. Уже к концу июня Жолква и Львов были в руках немцев.

Возвращение немцев повергло евреев в ужас. Ольга припомнила первые дискриминационные законы, затем появление гетто и как горела синагога. Она не была лично знакома с Флашнерами, родней Малки, но имя это узнала.

– Один из них держал шинок, – сказала она вдруг, припомнив, что людей с этой фамилией было немало. Они отправились в городское гетто, все евреи отправились туда, сказала она: дядя Леона Лейб, его тети, двоюродные братья и сестры, все родичи, все три с половиной тысячи живших в городе евреев. Леон, в далеком Париже, ничего об этом не знал.

Рите летом 1941 года в Вене приходилось не легче. Она прожила почти три года в разлуке с мужем и дочерью, заботясь о своей матери Розе и о матери Леона Малке. Ни одна из сохранившихся у Леона бумаг не проливает свет на эти годы, о которых Рита никогда ничего не говорила ни своей дочери, ни мне. Окольными путями мне удалось кое-что прояснить.

В сентябре вышло распоряжение всем венским евреям носить желтые звезды. Было ограничено их право пользоваться общественным транспортом и выходить без разрешения за границы района{50}, где они жили. Больше подробностей я нашел в городском архиве Вены. После отъезда Леона Рита вынуждена была покинуть квартиру на Таборштрассе. Она поселилась вместе с Малкой сначала на Франц-Хохедлингергассе, потом на Обер-Донауштрассе – обе улицы находятся в округе Леопольдштадт, где всегда было много евреев. Малку выгнали из квартиры на Романогассе, где она прожила четверть века, и переселили в «коллективное» жилье на Денисгассе. В октябре 1939 года депортации на восток прекратились{51}, но летом 1941 года, когда пост гауляйтера Вены занял Бальдур фон Ширах, поползли слухи о новой волне депортаций.

14 августа Рита получила Fremdenpass, выездной документ, действительный в течение года и позволявший ей покидать Рейх и возвращаться. На обложке и страницах не было красного штампа J, хотя она и была зарегистрирована как еврейка. Два месяца спустя, 10 октября, венская полиция разрешила ей поездку в один конец: выехать из страны через Харгартен-Фальк в Сааре на границе Германии во Францию. Выехать предписывалось до 9 ноября. Фотография в паспорте пронзительно печальна: Рита сжала губы, в глазах – предчувствие горя. Я нашел такую же фотографию в бумагах Леона, Рита послала ее из Вены в Париж. И надписала на обороте: «Моей любимой девочке, моей золотой девочке».