Отец монстров - Сергей Арно

— Ну да.

— Ну здесь, я думаю, более серьезно относятся, хотя как можно серьезно относиться к тому, к чему не имеешь уже отношения. В предсмертном состоянии человек еще не имеет отношения к смерти, но уже не имеет и отношения к жизни. А почему тебя это интересует?

— Никому не скажете? — Марина придвинулась ко мне ближе, и глаза ее сделались загадочными и восторженными. — Я этого никому не говорю, это моя тайна. Только вам скажу.

— Век воли не видать, — заверил я ее.

Марину, как видно, удовлетворила моя клятва. Она бросилась к своему рюкзачку «Смерть попсе!» и достала из него толстую старую тетрадь, сильно потертую и помятую — засаленные уголки ее загибались. Марина положила перед собой тетрадь и, приблизив ко мне лицо, проговорила:

— Я собираю последние слова. — Она сделала паузу, давая мне время для осознания, а потом продолжала: — Вот в этой тетрадке собрано около тысячи последних слов умирающих. Этим занимался еще мой дед. Он прочитал у Льва Толстого, что «слова умирающего особенно значительны», и поставил эпиграфом к этой тетради. Когда-нибудь я соберу книгу и издам ее под названием «Последние слова». Представляете, как здорово!

— Да, интересная идея, — похвалил я. — А где ты их берешь?

— Ну, из книг разных. Но здесь не только последние слова великих, но и самых обычных людей. Они ведь тоже умирают.

— То, что умирают, я знаю. Ну и что говорят?

— Разное, по совести говоря умного мало. — Марина раскрыла тетрадь и стала ее перелистывать, вглядываясь в корявые письмена. — Ну это не очень… Ну вот, например, Бетховен, сказал: «Я снова буду слышать на небе», а последними словами американского актера Бинга Кросби были: «Это была отличная партия в гольф, ребята»… Почему в гольф, черт его знает. А вот кстати, Людовик IV сказал, умирая: «Почему вы плачете? Неужели вы думали, что я буду жить вечно?» Красиво, правда?

— Да, ничего, — сказал я, с интересом заглядывая в тетрадь. — А что еще?

— Но это последние слова великих людей, а здесь есть и простых. Вот, например, что мой дедушка записал за умирающим дядей Остапом: «Смотри, чтобы соседка Зинка табуретку вернула… сволочь такая».

Мы посмеялись.

— А вообще великих изречений мало. Сам мой дед, который эту тетрадь писал, умирая, сказал… — Марина торопливо пролистнула несколько страниц, найдя нужную страницу: — «Ох, ядрена вошь, тяжко! Ни хрена на ум не идет». Вы знаете, я даже хочу эти последние слова деда, начавшего собирать последние слова, сделать эпиграфом к книге. Как вы думаете?

— Я думаю, очень хороший эпиграф будет, прикольный.

— Значительных последних слов совсем мало, в основном бытовуха. Кстати, сам Лев Толстой, видно, тоже, как и мой дед, хотел изречь что-то великое, но у него получилось: «Истина… Я люблю много… как они…»

— И все? — спросил я.

— И все.

— Видно, он афоризм приготовил, но забыл. Слушай, Марина, это вообще замечательная у тебя тетрадь. А что если я у тебя попрошу ее на один вечер, для того чтобы выбрать эпиграфы для своего романа.

Марина смотрела мне в глаза, не моргая.

— Я никому бы не дала ее, кроме вас, но с одним условием.

Марина смотрела мне прямо в глаза.

— Проси все, что хочешь, — улыбнулся я.

— Я должна записать ваши последние слова.

— Вот это просьба! — воскликнул я, внутренне содрогаясь. — Но я согласен, должен же кто-нибудь их записать.

Она протянула мне тетрадь, я заглянул в нее и отложил на край стола.

— Но и вы мне тогда тоже скажите правду, дядя Сережа. — Голос ее сделался серьезным, и брови сдвинулись. Мне захотелось поцеловать ее в пухлые губки. — Ведь они, великие люди, знали то, чего не знают другие… Я пыталась найти это в их последних словах. Я думала всегда, что уж в конце-то жизни они скажут это. Ну я имею в виду Тайну. Ведь они владели Тайной. Самой главной Тайной…

— Я не понимаю, о какой тайне ты говоришь. — Хмель хотя уже и выветрился, но я находился в возбужденном и каком-то восторженном состоянии. Возможно, это было от близости этой девушки или ее тетради.

— Ну я не знаю, как объяснить. Но вот те катаклизмы, которые происходят в мире. Ведь вы знаете. Вы писатель, автор многих книг, вы занимаете значительный пост в Союзе писателей — вы наверняка знаете больше, чем я и все другие, вы ведь что-то не договариваете. Есть же этот главный вопрос.

— Теперь я понял, что ты имеешь в виду, — улыбнулся я. — Хоть я и писатель, хоть и председатель, будь я даже депутатом или губернатором, все равно я читаю те же газеты, что и другие люди, по телевизору смотрю те же дебильные программы. Когда я работал в Смольном в пресс-службе губернатора, к нам часто приходили журналисты за информацией о работе администрации. И когда мы им рассказывали официальную информацию, они этак хитренько улыбались и говорили: «Ну ты-то наверняка больше знаешь, просто говорить не хочешь». А мы ведь действительно все рассказывали — ничего не скрывали.

Марина смотрела на меня молча, не мигая.

— Я думаю, вы знаете Тайну. Просто говорить не хотите. Или я не знаю, как задать вопрос.

— Нет, Мариночка, я не знаю ни главного вопроса, ни тем более ответа на главный вопрос. На него знает ответ только Господь. — Я поднялся. — Ну а теперь я пойду, пора за работу. Спасибо за тетрадь.

Я направился к двери кабинета.

— Вы знаете, дядя Сережа… — Я, обернувшись, остановился. — Мне было очень хорошо с вами.

И снова душный приступ нежности подкатил к грудной клетке, кровь ударила в лицо, замерло дыхание.

— Мне тоже, — еле слышно проговорил я и с бьющимся сердцем пошел в кабинет.

Я еще долго не приступал к работе, сидя на диване и глядя в пространство. Что со мной?! Господи! Что за приступы? Может, давление подскочило?! Или опять магнитная буря… Главный вопрос. Ответ на этот главный вопрос! Знаю ли я его?! В голове все путалось. Какая женщина!.. Я тер ладонью лоб, щупал себе пульс. Прибор для измерения давления находился в комнате Марины, но я не хотел туда идти. Вернее, хотел, но не за прибором… Нет, надо провериться, срочно нужно к врачу — работаю по ночам. Может, холестерин в крови поднялся?! Что за главный вопрос?! Нет, скорее всего, давление, ведь кровь в голову ударила и пульс участился… Хватит кондрашка. Знаю ли я ответ на главный вопрос, иду ли к нему? Или давно бросил? В моем возрасте очень даже возможен инсульт. Нужно таблетки какие-нибудь принимать… Но ведь ей восемнадцать…

А мне сорок пять!! Нет, завтра же к врачу, самое главное застать болезнь вовремя, иначе потом долго придется лечиться.

Последние слова:

— Я отправляюсь на поиски великого Может Быть.