Правитель империи - Олесь Бенюх

Дайлинг провел во Вьетнаме уже три месяца, когда ему неожиданно довелось встретиться с Парселом.

— У нас здесь, знаете ли, высокий гость, очень высокий, — устало сказал Роберту сопровождавший его на фронт штабной полковник.

— Кто же это? — заитересовался Дайлинг.

— Сейчас увидите. Он говорит, что вы старые друзья.

Они находились на КП 4-й пехотной дивизии. Сюда доносились отзвуки стрельбы. Бои шли и на северо-западе и на юго-востоке от небольшого городка, где, кроме КП, расположились госпиталь и службы тыла.

Дайлинг долго рассматривал в сильный бинокль склоны ближней сопки. Именно там, по словам штабного полковника, был эпицентр ближнего боя.

— Изучаешь вражеские позиции? — услышал он знакомый голос. Дайлинг оторвал бинокль от глаз, повернулся и увидел стоявшего за его спиной Парсела. Чуть поодаль от него переговаривались вполголоса три генерала.

Джерри обнял Роберта, взял у него бинокль. Быстро прошелся взглядом по гряде сопок, вернул бинокль Дайлингу.

— Видишь вон те вспышки? — спросил Роберт. — Это и есть вьетконговские позиции.

— Вьетконговские позиции, — повторил в раздумьи Парсел.

— Какими судьбами ты здесь? И надолго ли?

— Пути Господни неисповедимы, — Джерри приложил руку к груди. — Вот прилетел на два-три дня посмотреть своими глазами на врата, через которые наши мальчики попадают в рай.

— И как, впечатляет?

— Разве дело в сиюминутном впечатлении? — также в раздумьи произнес Джерри. — Святой Петр свидетель, что я, глядя на все это, чувствую врага могущественного, северного. Он за тысячи миль отсюда. Но его проклятый дух, его идеи — они здесь, вон на тех сопках.

— Россия…

— Великий Боже, конечно, Россия! Ты здесь уже несколько месяцев, верно? Почему, ну почему наши войска не только терпят поражение за поражением, но, по моему мнению — находятся накануне краха?

— Они считают эту войну чужой. Не хотят умирать неизвестно за что.

— Вот именно, неизвестно за что. О, Иисус Христос! Сколько раз я говорил этим болванам из Пентагона: «Удвойте, утройте ставки всем, кто здесь воюет. Удесятерите!». Стимул должен быть — реальный стимул…

Наконец Дайлингу удалось выбраться на берег, и он в изнеможении опустился на крохотную поляну, которую со все сторон обступал черный, колючий кустарник. Он лег на спину, закрыл глаза и вдруг услышал шипение. Оно нарастало, делалось все явственнее. Роберт равнодушно отметил про себя, что шипение исходило не из одной какой-то точки, оно окружало его.

Продолжая лежать с закрытыми глазами, он почувствовал, как холодные мокрые гады поползли через его тело, руки, лицо. «Не кусают», — подумал Дайлинг и потерял сознание…

Он сидел на раскладном стуле в расположении полевого армейского госпиталя. Вокруг него, прямо на земле лежали раненые. Рядом стоял, облокотившись на одинокую пальму, сопровождавший его штабной полковник. Дайлинг рассказывал раненым о тем, что происходило дома, предрекал скорое успешное завершение войны.

— Я здесь уже полтора года, — тихо произнес бледный как мел сержант с окровавленной повязкой на голове. Слушаю капелланов, наше радио, газеты даже иногда читаю.

Он замолчал, и Дайлинг явственно услышал недалекие пулеметные очереди и надсадное уханье мин.

— И что же? — осторожно спросил он сержанта.

Сержант еще долгое время молчал. Затем, обращаясь к самому себе, сказал: — Никто, даже Бог, не ответил на мой, на его — он указал пальцем на лежавшего рядом солдата, — на наш вопрос: «Какого черта мы забрались в эти проклятые джунгли? Что и когда здесь потерял наш обожаемый дядя Сэм?».

Роберт хотел было перебить сержанта, но передумал. Он встал со стула, достал из нагрудного кармана сигару, закурил ее и стал смотреть на низко плывущие черные тучи.

— Вы откуда? — наконец прервал он слишком затянувшуюся паузу.

— Из Иллинойса, — безразлично вздохнул сержант.

— Надеюсь, вы не красный?

— Все мои предки, как и я сам — убежденные республиканцы.

— Тогда, — холодно разглядывая сержанта, громко произнес Дайлинг, по меньшей мере странно, что вы не уразумели простую истину.

— До этой войны я не знал, что мир прямо-таки переполнен простыми истинами.

— Я имею в виду главную для нас сейчас истину: «Если не мы сегодня здесь, то коммунисты завтра будут везде в нашем доме — в Иллинойсе, Мэриленде, Калифорнии…».

— Э, мистер, неужели вы верите, что хоть один из нас проглотит эту чушь?

Мимо левого виска Дайлинга просвистели пули. Он не бросился на землю. Он повернулся на выстрелы и встретился взглядом с офицером, лежавшим от него ярдах в пятнадцати. У офицера была по локоть оторвана правая рука. Левой он держал автомат. Дуло было направлено в голову Дайлинга.

— Сэр, — полковник оттолкнулся от пальмы, прикоснулся пальцами к плечу Дайлинга, — советую ретироваться. Эта аудитория едва ли восприимчива к тыловым докладам.

Дайлинг поспешно повиновался, только теперь ощутив прошибший его озноб. «На полдюйма левее — и вся эта очередь застряла бы в моих великолепных мозгах», — невесело подумал он, быстро идя за полковников к вертолету…

Президент Тхиеу терпеть не мог этого американца и едва скрывал свою неприязнь. «Все чужестранцы, все иноверцы, мысленно произнес он одну из своих любимых истин, — люди самого низшего из нижайших сортов. Увы, их должно принимать. Более того — их следует использовать в высших целях исполнения небесных предначертаний». Он слабо улыбнулся, жестом пригласил Дайлинга сесть на диван. Сам сел в кресло, справа от дивана, мягко положил руки на колени. Слегка наклонив голову на бок, вкрадчиво произнес: — Господин Дайлинг вновь прибыл к нам с почетно миссией укрепления боевой морали наших и союзных нам войск.

— Согласиться с этим, — сказал, тоже улыбаясь, Роберт, означало бы серьезно преувеличить значение моей скромной миссии. Мой президент, прощаясь со мной, напутствовал меня такими словами: «Посмотрите на месте, Дайлинг, все ли и так ли делается для душ наших солдат во Вьетнаме». И вот я здесь, господин президент.

— Для душ… — произнес в растяжку Тхиеу. — Боб Хоуп с девочками недавно куда как успешно гастролировал. Киноленты забавные в тыловых частях крутят. листовки сентиментальные раздают. Сеть э… «приютов любви» налажена превосходно.

«Обезьяна проклятая, — мысленно негодовал Дайлинг. Третий раз встречаюсь с ним за полтора года. И каждый раз он садится верхом на своего излюбленного конька — требует присылки все нового и нового оружия и все новых и новых боевых частей. Сейчас, уверен, запоет ту же песню».

— Я, как вы знаете, человек набожный, — президент прикрыл веки, скрестил ладони на груди, — однако во имя бессмертия все той же души вынужден стать закоренелым материалистом.