Посох волхва - Алексей Витаков

– Какие… – Почай силился прийти в себя, но это ему давалось очень непросто.

– Те, что были с тобой? Я видел. Вы разделились: одни сели в лодки и поплыли в сторону Калоки, другие куда-то отправились берегом.

– А-а… Зелда стал собирать людей. Они перегородят реку возле Ремезы. Там есть узкое место.

Ишута кивнул.

– Сколько собрал Зелда?

– Всех вместе их, поди уже, десятков шесть. Да еще прибавятся. Точно прибавятся! – Почай поднял указательный палец вверх.

– Шесть десятков? – Ишута чуть слышно усмехнулся. – Один такой, – он указал посохом на мертвого, – пустит их всех на сушеное мясо!.. Возвращайся обратно. На старом капище, под дубом, найдешь Моготина. Нужны лошади и люди, умеющие скакать верхом. А мне приведите Потагу. Моготин знает, как его найти.

– А ты кто? – Почай сам не понял, как вопрос выскочил из него.

– А я пойду к Ремезе, – невозмутимо продолжил Ишута. – Может, кого-то удастся спасти.

Он повернулся и легкой походкой направился вдоль берега. Почай смотрел ему вслед, ощущая себя словно в каком-то невероятном сне.

Внизу на песчаной косе кру́гом сидели его сородичи, скованные между собой цепями. Всего восемь человек. Еще троих викинги привязали к вертелам и подвесили на рогатины. И вскоре под несчастными завились первые клубы сизоватого дыма.

Почай, выпустив из груди сдавленный крик бессильной ярости, рванул из-за пояса убитого норманна секиру и несколькими взмахами отсек тому голову. Затем, схватив ее за длинные желтые патлы, подбежал к краю обрыва и изо всей силы швырнул под берег.

– Эй, псы заблудные! Вот вам!..

Ишут остановился на крик у самой кромки лесной чащи, обернулся на одно мгновение и снова зашагал прочь.

Голова Халли Рыбака, такая же большая, как и он сам, катилась, а точнее сказать, летела под угор[12], подпрыгивая на кочках, сминая редкие побережные кустики и разбрызгивая вокруг себя алые капли.

Хроальд завороженно смотрел на стремительно приближающуюся голову своего давнего боевого друга, не в силах пошевелиться. Старый херсир не верил собственным глазам. Он самолично видел мальчишку, удирающего наверх по склону берега, и прекрасно понимал, что никакой опасности для бывалого Халли этот сопляк просто не может представлять.

Когда же голова ударилась – очень символично – об одну из долбленок кривичей, у херсира уже никаких сомнений не оставалось.

– Галар меня обесчесть! Это же Халли! – Хроальд подошел к отрубленной голове и опустил веки Рыбака. – Они все мне заплатят! Я их всех изжарю живьем!

– Хроальд! – подошедший Ёкуль взял конунга за локоть. – Нужно уходить. У нас хватит добычи, чтобы вернуться богатыми!

– А Халли ты предлагаешь оставить здесь?! Головой на берегу, а телом в поле?! Оставить на растерзание воронам и собакам?..

– Я схожу, заберу его, Хроальд, – Ёкуль посмотрел на обрыв. – Мы достойно похороним Халли.

– Ты собираешься идти один? – херсир нервно хохотнул. – И я увижу еще одну голову, летящую с этого обрыва?

– Я возьму с собой троих. Вчетвером мы перенесем Халли, и с нами никто не справится! Он там один, этот рус… Неужели у них есть такие, кто оказался способен убить самого Рыбака?!

– Как видишь, есть, Ёкуль! Идите вшестером. Четверо понесут, а двое будут прикрывать. – Хроальд отвернулся, пытаясь подавить подкатившую к горлу тошноту. – Развяжи этих, Тормонд, и посади на цепь к остальным. Некогда сейчас заниматься жарким! – Херсир мотнул головой в сторону висевших над занимавшимися кострами пленников…

Почай, находясь в каком-то страшном затмении разума, продолжал рубить плоть поверженного врага. Сначала он отрубил мертвецу руки и, раскидав их по берегу в разные стороны, принялся рубить ноги. Одну отрубленную ногу он подвесил на ветвь сосны, другую стоймя водрузил на муравьиный пень. Туловище столкнул под обрыв. Наконец, тяжелая багровая пелена упала с глаз. Он посмотрел на дело рук своих и попятился. А затем и вовсе бросился бежать в сторону леса…

Цепенеющие от неожиданно поднявшегося восточного ветра, скрученные немотой и позором, Ёкуль и еще пятеро викингов возвращались к «Хрофтотюру», неся на руках то, что осталось от некогда грозного Халли Рыбака.

Хроальд потерял дар речи. Он жестом приказал сложить расчлененную плоть друга на корме и прикрыть шкурами, а сверху положить его щит, меч и доспехи…

* * *

Ишута быстрым шагом шел сквозь лесную чащу вдоль берега, без труда находя звериные тропы, которые позволяли огибать непроходимые заросли и заваленные павшими стволами участки. В голове почти все время вспыхивали спокойным лиловым светом слова Аники. Ишута не раз замечал, что речь великого воина имеет даже свой запах. Стоило только вспомнить тот или иной отрывок его рассуждений, как тут же возникали разные запахи – полевые цветы, сырая кора деревьев, раскаленный металл и хмельной мед с Велесовых игрищ – словом все, с чем сталкивался человек на своем жизненном пути, присутствовало, хоть и неявно, в том, что говорил Аника.

Каким-то совершенно непостижимым образом не очень бойкий на память молодой волхв без труда запоминал почти слово в слово за своим учителем. Вот и сейчас вспомнилось.

«…Мы все время касаемся истины, но не поняв, проходим мимо. Подумаешь только – вот и погибель, предел отчаяния, и тогда-то, оставив всякую надежду, неожиданно обретаешь душевный покой. В такие часы познаешь себя и отыскиваешь в самом себе друга. Ничто не может сравниться с этим ощущением полноты, которой мы так жаждем, идя по жизни. А она уже в нас! Кому-то дается надежный кусок хлеба, чтобы он постигал без лишних помех тайны бытия и открывал их другим, но он вдруг погружается в сон.

Почему великие полководцы, достигнув своих вершин в жизни, становятся малодушными, а подчас избалованными, тщедушными и жалкими в своих желаниях? Почему щедрый превращается в жадину и скрягу? Какой смысл в наставлениях и разного рода учениях, которые вроде бы направляют на некий путь, если мы не знаем, куда приведет в конечном итоге этот путь и кем станет человек в конце концов?..

А я говорю, что один появившийся на свет бедняк важнее десятка благополучных ничтожеств. Что же мы знаем друг о друге? И почему нам всем так необходим дом и Родина?

Истина не лежит на поверхности. Если на этой почве одни деревья пускают крепкие корни и приносят щедрые плоды, а для других она становится безжизненной могилой, то для плодоносящих эта почва и есть истина, а для погибающих – всего лишь ловушка, эшафот с припрятанным до поры топором или пиршественный стол, где каждое блюдо начинено медленным ядом. Если именно эта земля с ее обычаями и традициями, а не какая-либо иная дают человеку ощущение внутренней полноты, могущество, которого он в себе не подозревал, значит, эта мера вещей, эта форма существования и есть истина человека.