Тень убийства - Джон Диксон Карр

– Значит, вы детектив, – заключила она, твердо подчеркивая согласные. – Боже, какой молодой! – Неожиданно громко расхохоталась, полностью продемонстрировав прекрасные белые зубы. – Не обижайтесь. Сядьте рядом, давайте поговорим.

Похлопала рукой по стоявшему рядом дивану. С виду веселая, но взгляд трезвый, оценивающий; слишком крепко стиснутые зубы выдавали дурной нрав. Она протянула изящную руку, звякая массой серебряных браслетов с бирюзой. Я знал таких женщин, они часто встречаются на Ривьере. Эти ловкие маленькие игроки любят часами сосредоточенно сидеть за столиками, до безумия обожают собачек-пекинесов (которых всегда хочется пнуть), холят их и лелеют; по белым пальмовым променадам разносится их громкий смех. Носят наряды от Пату и сомнительные жемчуга. Соблазнительные, невежественные, умные, суеверные, холодные, как кобры.

Колетт Лаверн отсутствующим тоном обратилась к Шэрон.

– Дорогая, – сказала она, – окажите любезность, налейте мне еще того самого дивного бренди. И сигарету «Абдулла». Я побеседую с милым молодым человеком.

Шэрон застыла с недоуменно-презрительным выражением, но Колетт Лаверн уже забыла про нее. Она мне все определенней не нравилась. Я не собирался ее просвещать. Она приняла меня за детектива, значит, надо изображать детектива, держать все карты в рукаве, вести рискованную игру.

Женщина была испугана. Она смеялась, проявляла деловую сметку, но была чем-то насмерть испугана. И спросила, глядя в камин:

– Вы официально служите в полиции?

– Нет.

– Тогда скажу, я попала в тяжелое положение. В очень тяжелое, но не стала б рассказывать полицейскому. Шэрон утверждает, что вам можно верить.

Она медленно перевела на меня равнодушный взгляд карих глаз. Губы словно шептали проклятия. Взгляд затуманился; она вдруг ударила по ручкам кресла ладонями, и из ее уст под звон браслетов посыпалась металлически четкая ругань в адрес Низама аль-Мулька.

– Знаете, я живу в соседнем доме. Содержит меня египтянин, очень богатый. Понятно? Десять лет назад кое-что произошло. Я молчала, но знала. Низам – его зовут Низам – жил в то время в Париже. Случилось это в ноябре, сразу после окончания войны. У нас была веселая компания. Я с ним тогда еще не жила, но он был очень щедр. Всегда тратит очень много денег, – задумчиво заметила она. – Понимаете, кроме Низама, за мной еще двое ухаживали. Француз де Лаватер, очень милый, однако… – пожала она плечами, – без денег, хромой после ранения. И один англичанин, огромный, высокий, все время смеялся. Во время войны он был летчиком, самолет подбили, его посчитали погибшим, а он попал в парижский госпиталь. Все его называли Кин, не знаю почему, но мне он рассказывал, что его настоящее имя значится в Книге пэров. Он носил прозвище Кин, чтоб семья не узнала, что он остался в живых, и не требовала вернуться домой, – он еще не хотел возвращаться домой.

И опять рассмеялась, показав все зубы.

– Ха! Он все звал меня Бетти, «Бетти, моя девочка», а я отвечала: «Да, я твоя девочка, только, пожалуйста, убери руки». – Она снова широко сердито повела плечами, выпятив нижнюю губу. – Низам, проклятый богом дурак, решил, будто я предпочла ему де Лаватера и Кина. Ха! Будьте уверены, я не такая чертова дура. Но Низаму в голову втемяшилась идиотская мысль! Он купил очень большой дом у Булонского леса… Шестьдесят четыре комнаты. Стал устраивать приемы. И какие приемы! Чего они ему стоили! Сто тысяч франков один оркестр! И балетные танцовщики. Все напивались допьяна. Вечером 17 ноября он устроил какой-то египетский костюмированный бал. Шикарно! Триста тысяч… ну ладно… Я никогда не видела Низама таким потешным и странным. Выглядел просто дико, со змеей на лбу.

Она замолчала, когда Шэрон подошла к камину с графином бренди и серебряным портсигаром, поставила графин на столик у кресла, села рядом со мной на диван.

Я смотрел на желто-голубые языки пламени, шипевшие над дровами, и перед глазами возникали жуткие образы. Змея – Царская диадема, символ фараона! – вполне естественно смотрелась бы на лбу Низама аль-Мулька. Меня будто кто-то по спине ударил: припомнился дневной рассказ Банколена о найденном парижской полицией в лесу теле мужчины в сандалиях и золоченых одеждах египетского вельможи. Он был застрелен в голову…

Колетт Лаверн подняла руку, закуривая сигарету, звякнув сверкающими браслетами. Губы выпустили колечко дыма, проплывшее мимо стеклянных, застывших глаз. Вытянулась, изогнулась, глубже откинулась в кресле, обхватив плечи руками. Лицо холодное, мертвое, настороженное. Темно-карие глаза щурились. Кровавые губы с прилипшим кусочком бумаги от сигареты медленно приоткрылись, обнажив белые зубы.

– Низам читал всякие вещи, которых я не понимаю, – неожиданно сообщила она. – Абсолютно не понимаю… Однажды вечером шел буйный пир. Не могу рассказать, что стряслось. Я искала де Лаватера и Кина и не смогла найти. К утру явился один мой приятель. Его била дрожь, хотя он не был пьян, в отличие от остальных, и не мог никому ничего втолковать, – все в дым пьяные валялись на полу. Он стоял и кричал, что кто-то застрелил де Лаватера, разыскивают Кина.

В тишине треснуло полено.

– В Булонском лесу нашли мертвого де Лаватера. Мертвецки пьяный Кин оказался в своей квартире на авеню Марсо, лежал в постели с револьвером в руке. А Низам улыбался.

Снова пауза. Она потерла руки, сильно затянулась сигаретой.

– Кин, протрезвев, разрыдался. Объяснил, что дрался с де Лаватером на дуэли. Полиция спрашивала, где другой пистолет, потому что оружие было только у Кина. Кин сослался на Низама, который дал им пистолеты, пообещал присутствовать при дуэли и дать сигнал стрелять. Понадеялся, что Низам подтвердит. А Низам только улыбался и пожимал плечами. Объявил все это ложью…

Она скрестила ноги в шелковых чулках, потянулась к графину, налила себе бренди и невозмутимо откинулась в кресле.

Потом весело и энергично взмахнула бокалом, высоко вздернув плечо.

– Вам интересно, милочка? – обратилась она к Шэрон, пролив немного бренди на синий халат и сокрушенно надув губы. – Ох, я очень виновата, моя дорогая! Такая красота… Alors, revenons a nos moutons[10].

Шэрон улыбнулась мне через плечо.

– Ах! – вздохнула Колетт. – Как мило!… Девочка-англичанка и великий детектив! Но мы заняты делом. – Челюсть ее вдруг стала жесткой, квадратной. – Как я вам уже сказала, – продолжала она, затягиваясь сигаретой. – Кин был пьян до того, что почти ничего и не помнил. Помнил, что вызвал на дуэль де Лаватера, стрелял в него, но считал, что промахнулся. Помнил, как Низам хлопнул его по спине, сообщил, что де Лаватер застрелен, и велел отправляться домой, так как дело плохо. И все.

– Низам все отрицал. Заявил, что слышал, как Кин грозил де Лаватеру; наверно, просто завел его в Булонский лес и застрелил. Обещал предъявить доказательства, что не выходил из дому весь вечер. Сослался на меня, потому что все прочие были пьяны, и я подтвердила…