Машина до Килиманджаро - Рэй Брэдбери

— Сны средь бела дня?

— Разве тебе ничего не снится?

— Ничего. Никогда.

— Какой ужасный сон, господи! — теперь дрожали лишь ее пальцы.

— Что же в нем ужасного?

— Не знаю, — отвечала она, словно и вправду не знала. Ей приснилось что-то страшное, но она забыла, что именно. Теперь, не открывая глаз, она пыталась вспомнить.

— Я тебе снился, — сказал он, лениво потягиваясь.

— Нет, не ты, — возразила она.

— Точно я, — улыбнулся он себе самому. — Изменял тебе с другой, ну конечно.

— Нет.

— Мне лучше знать, — настаивал он. — Я развлекался с другой, а ты нас застукала и случайно меня пристрелила, или что-то в этом роде.

Она непроизвольно вздрогнула:

— Прекрати.

— Дай-ка угадаю, — продолжал он, — какой она была? Джентльмены предпочитают блондинок, не так ли?

— Перестань, не шути так, — попросила она, — мне действительно нехорошо.

Он открыл глаза:

— Что, в самом деле так страшно?

Она кивнула:

— Иногда днем я вижу кошмары, а потом весь день чувствую себя так плохо.

— Прости, — он взял ее за руку. — Может, хочешь чего-нибудь?

— Не хочу.

— Ванильный рожок, эскимо? Может, колы?

— Спасибо, дорогой, правда не хочу. Со мной все в порядке. Просто в последние четыре дня что-то не так. Совсем не так, как в начале лета. Что-то случилось.

— Не с нами же случилось, — ответил он.

— Нет-нет, конечно, не с нами, — поспешно согласилась она. — Ты не чувствуешь, что что-то изменилось вокруг? Даже пирс не такой, как раньше, и парк развлечений, и все остальное. Даже у хот-догов вкус другой.

— То есть как это?

— Они на вкус какие-то старые. Трудно объяснить. У меня аппетит пропал. Скорей бы уже кончился отпуск. Правда, больше всего на свете мне сейчас хочется домой.

— Завтра и так последний день. Ты же знаешь, чего мне стоила эта лишняя неделя отпуска.

— Знаю, — ответила она. — Все вокруг мне теперь кажется странным, переменившимся. Я не понимаю. Почему-то вдруг мне захотелось убежать отсюда.

— Может, сон виноват? Я с блондинкой, и внезапная смерть?

— Да прекрати же, — взмолилась она. — Нельзя так говорить о смерти!

Она прижалась к нему:

— Если бы я только знала, в чем дело.

— Не бойся, — он погладил ее. — Я не дам тебя в обиду.

— Все дело в тебе, а не во мне, — прошептала она. — Мне показалось, ты устал от меня и бросил меня.

— Зачем же? Я люблю тебя.

— Я такая глупая, — она натянуто рассмеялась. — Боже, какая же я глупая.

Они тихо лежали под солнечным небом.

— Знаешь, — проговорил он задумчиво, — я что-то тоже почувствовал. Здесь что-то изменилось. Что-то не так.

— Хорошо, что ты тоже это понял.

Он сонно покачал головой, чуть улыбнулся, зажмурился, поглощая солнце.

— Мы сходим с ума, — бормотал он, — мы сумасшедшие. Оба.

Морские волны мягко касались берега, трижды.

Настал полдень. Солнце нещадно палило в небе. Горячие, блестящие белые яхты качались в водах гавани. Ветер принес запах жареного мяса с луком. Песок шелестел, причудливо растекался узорами, как огромное плавящееся зеркало.

Слышно было, как тихо звучит радио. Они лежали на песке, как две темных стрелы, неподвижно, настороженно прислушиваясь. Чуть трепетали их ресницы, и языки касались пересохших губ. Соленый пот выступал на бровях, но его тотчас иссушало солнце.

Не открывая глаз, мужчина поднял голову, словно услышал что-то.

Радио вздохнуло.

Он опустил голову, но ненадолго.

Она почувствовала, что он снова приподнялся. Приоткрыв один глаз, увидела, что он осматривается, облокотясь на песок, глядит на пирс, на небо, волны и пляж.

— Что-то не так? — спросила она.

— Да вроде ничего, — ответил он, вновь распростершись на песке.

— Ничего? — переспросила она.

— Кажется, я что-то слышал.

— Наверное, радио.

— Нет, не радио. Что-то еще.

— Значит, не наше радио, а чье-то еще.

Он не отвечал, и она чувствовала, что он сжимает и разжимает кулак.

— Да что за черт, — напрягся он, — опять.

Теперь прислушались оба.

— Ничего там нет…

— Тише! — крикнул он. — Господи, да что же это…

Волны бросались на берег, безмолвные зеркала с шуршанием разлетались тысячей осколков.

— Кто-то поет, слышишь?

— Что?

— Клянусь, там кто-то поет.

— Чушь какая.

— А ты послушай!

Снова прислушались.

— Вообще ничего не слышу, — холодно ответила она.

Мужчина встал. В небе не было ничего, как и на пирсе, на песке, и в палатке с хот-догами. Под солнцем царила тишина, только ветер шумел в его ушах, шевелил волоски на руках и ногах.

Он направился к воде.

— Стой! — крикнула она.

Он обернулся, смотря сквозь нее, все еще вслушиваясь.

Она сделала радио погромче. Оттуда раздавалось:

— Я нашел себе малышку на миллион…

Он поморщился, недовольно вскинул руку:

— Выключи.

— А мне нравится! — Она включила музыку на всю катушку, прищелкивая пальцами, качалась в такт, пытаясь улыбаться.

Было уже два часа.

Вода была как парное молоко. Старый пирс утомленно раскинулся посреди марева.

Птицы застывали в небе. Солнце кипятило зеленые воды, омывавшие пирс, пронзали лучами колыхающуюся рябь.

Белая пена, кораллы, прах и ламинарии затаились среди волн.

Загорелый мужчина все еще лежал на песке, и рядом с ним женщина в черном купальнике.

Над водой, как облако тумана, плыла музыка. В ней угадывались шепот глубин и минувших лет, морская соль и странствия, нечто чужое, но вместе с тем столь знакомое. Звук ее был подобен волнам на берегу, каплям дождя, подземной реке. Так пел голос безвременья в морской раковине. Так, вздыхая, шептали воды в опустевших трюмах затонувших галеонов. Так свистел ветер в белом черепе на горячем песке.

Но радио заглушало все.

Свечение, легкое, словно женщина, устало скрылось в глубине. Так мало времени осталось. Они вот-вот могут уйти. Пусть он войдет в воду, хотя бы на миг… Создание колебалось в толще вод, чувствуя его лицо, его тело. Жаждало затянуть его вниз, кружиться и играть с ним здесь, на глубине в десять фатомов, увлекая подводным течением.