Я возьму твою дочь - Сабина Тислер

Сейчас деревья стояли теснее и были выше и толще, чем в начале дороги. Старые деревья, как раз такие, как он любил. На дороге стало темнее, и он ступал уже осторожнее, чтобы не поскользнуться на влажной листве.

На следующей развилке он снова пошел вправо.

«Может быть, так я обойду гору, – подумал он, – и тогда составлю себе представление обо всей местности».

Постепенно лес редел, и через пятьсот метров Йонатан увидел внизу под дорогой широкие оливковые плантации, на которых крестьяне собирали урожай. Он узнал Риккардо и подумал, что надо бы спуститься на пару террас вниз, чтобы поздороваться с ним. Как раз в этот момент зазвонил его мобильный телефон.

– Ты где? – спросила Яна.

– В Италии. Ты что, не получила мое сообщение?

Он услышал, как она всхлипнула.

– И ты не хочешь мне сказать, где именно?

– Нет.

– Сколько времени ты там пробудешь?

– Не знаю, Яна, я действительно не знаю.

– Но все-таки: пару дней, пару недель, пару месяцев или пару лет? – Она была рассержена и раздражена, и ее вопрос прозвучал саркастически.

– Пару дней, пару недель, пару месяцев или пару лет. Я не имею об этом ни малейшего понятия. И мне все равно, что со мной будет, – подчеркнуто спокойно сказал он.

– Прекрасно! А меня ты бросил здесь?

– У тебя есть твоя работа, твой дом и твоя машина. В чем проблема?

Яна больше ничего не сказала, просто отключилась.

Йонатан присел на камень. Он сбежал из Германии в другую, чужую жизнь, потому что хотел забыться и вытеснить из памяти прошлое, но пока что достиг обратного.

С прошлого вечера его преследовали воспоминания, вернувшие старую боль, которая тут стала еще сильнее, чем В последние три года.

Жизель росла чудесным ребенком. Она была красивой девочкой, но ничем не напоминала нежную и хрупкую мать – скорее, она унаследовала крепкую конституцию отца. Все, что было пестрым и ярким, приводило ее в неописуемый восторг. Пуловеры и платья ярких расцветок, узорчатые обои, розовые туфли и лилового цвета сумочка с блестками вызывали сначала «охи» да «ахи», лишь потом она вообще была в состоянии разговаривать.

Когда Йонатан приходил домой, она стрелой мчалась навстречу, бурно обнимала его и спрашивала;

– А что ты мне принес?

Йонатан каждый раз делал удивленный вид. Это был постоянно повторяющийся ритуал.

– Ой, я совершенно забыл! Разве я обещал тебе что-то принести?

– Да, обещал!

Йонатан делал огорченное лицо, и каждый раз Жизель попадалась на этот розыгрыш, хмурилась и ужасно расстраивалась.

Потом она начинала выспрашивать:

– Неужели ты и вправду ничего мне не принес? Совсем ничего? Даже самой маленькой мелочи?

Наконец наступал момент, когда Йонатан начинал обыскивать свои карманы и рылся в них, пока, словно волшебник, не извлекал откуда-то маленький пакет. Какое-нибудь украшение, детскую книжечку в мини-формате «Пикси», брелок для ключей, игру, заколку для волос или цветные карандаши. У него обязательно было что-нибудь для Жизель, и он с улыбкой смотрел, как она с нетерпением разрывала подарочную упаковку и скакала от радости по комнате, а потом прыгала к нему на колени и покрывала его лицо поцелуями.

– К чему это? – часто спрашивала Яна. – У нее сегодня не день рождения, а тебя не было дома, может быть, часов восемь, но не несколько недель! Боже мой, ты не должен делать ей подарки каждый день! Во что это выльется, когда она станет старше? Ты что, каждый день будешь приносить ей настоящий легковой автомобиль? Или стереоустановку?

Йонатан лишь пожимал плечами. Он обожал свою маленькую куколку и не представлял себе ничего прекраснее, чем выполнять любое ее желание.

Жизель превратилась в папину дочку, и Яна смотрела на их симбиоз с нескрываемой завистью.

За прошедшие со дня рождения Жизель семь лет Йонатан неудержимо поднимался наверх. Он стал не только одним из наиболее востребованных театральных фотографов, но и открыл свою галерею, издал два фотоальбома, стал владельцем бюро и фотостудии на Розенекк, которую использовал для специальных рекламных заказов или сдавал в аренду для проведения фотосессий.

Великолепный организационный талант Йонатана не остался без внимания. Он начал не только фотографировать важные события, но и участвовать в их организации. И наконец ему стали доверять самостоятельное планирование крупных мероприятий. Его бизнес процветал. Йонатан был сам себе начальник, мог делать, что хотел, и зарабатывал денег больше, чем когда-то мог мечтать.

А в это время Яна сходила с ума от скуки.

Жизель было семь лет, и она ходила в первый класс. Она любила школу и часто вставала в пять утра, потому что не могла дождаться, как бы поскорее отправиться туда. Занятия были для нее раем, состоявшим из бумаги для рисования и письма, цветных и восковых карандашей, мела, туши и пластилина. Там она могла чертить, рисовать картинки, писать синими или зелеными чернилами буквы и цифры, и все сколько душа пожелает. Она лепила из пластилина зверушек или рисовала тушью то, что рождала ее буйная фантазия: странные облака на фоне лилово-синего грозового неба, тарелку со спагетти по-болонски, когда ей хотелось есть, отца на велосипеде или на гребной лодке, когда она радовалась предстоящим выходным.

И дома она продолжала рисовать. От нее не было спасения ни листу бумаги, ни стенам, ни столу. Она разрисовывала яйца не только на Пасху. Она рисовала то, что Яна ставила на стол на ужин, и даже отца, когда он от усталости засыпал перед телевизором и таким образом оставался неподвижным. Обычно, если она просила Йонатана посидеть минутку спокойно, потому что хотела его нарисовать, ничего не получалось. Он подмигивал ей, строил рожи или каждые две минуты говорил:

– Иди сюда, Балериночка, я хочу поцеловать тебя, иначе умру.

Он называл Жизель Балериночкой, и это каждый раз больно кололо Яну в самое сердце. Она была балериной, она была Жизель, а не ее маленькая пухленькая дочка, которая любила свою коробку с тушью и путалась в собственных ногах.

Йонатан уже пять вечеров подряд не был дома и не видел свою Балериночку. Ночью, приходя домой, он тихонько открывал дверь в детскую комнату, в свете уличного фонаря перед домом любовался спящей дочерью и целовал ее в лоб, отчего она ни разу не проснулась. Он страдал оттого, что у него не было времени для нее и Яны, но ничего не мог изменить, потому что был занят подготовкой Берлинского театрального бала. Это был самый грандиозный проект, который он до сих пор курировал и организовывал. Он работал днями и ночами, и голова его была страшно забита.

– Завтра родительское собрание, – сказала Яна, когда Йонатан однажды после полуночи пришел домой с чувством, что он уже не в состоянии ни о чем-то думать, ни сказать хоть слово, ни сделать хотя бы шаг. – Как насчет того, чтобы ты разок сходил туда? Наверное, можно как-то устроить, чтобы у тебя рабочий день хотя бы один раз был не больше десяти часов, после того как ты несколько недель работал по шестнадцать в день. Что это такое? Мне уже осточертели эти детские какашки!