Ледяной смех - Павел Северный

Еще так недавно, на пути по Тавде и Тоболу, они, щеголявшие простотой обхождения с окружающими, почувствовали себя в привычных рамках житейского высокомерия, надменности и напыщенности в зависимости от рангов родовитой знатности, военной и чиновной спеси и размеров богатств.

На пароходе больше стало полковников. Мужчины, ходившие в пиджачных парах с чужого плеча, добыли из сундуков и чемоданов военные мундиры с вензелями на погонах не существующих полков русской царской армии. Прапорщики и подпоручики понацепляли на себя адъютантские аксельбанты, хотя их генералов на пароходе и в помине не было.

Особенно бросалась в глаза перемена в отношениях чиновничества, одетого в поношенные мундиры своих, упраздненных революцией ведомств. В чиновничестве российской империи всегда была велика пропасть положения на ступенях служебной лестницы. Каждый вышестоявший считал своим человеческим и служебным долгом принижать достоинство низшего по чину. Плывшее на пароходе чиновничество было смиренно и особенно почтительно к особам военным, сознавая, что в настоящее время любой прапорщик мог быть необходим для жизненного благополучия.

Вспомнило родовые каноны гильдийного неравенства купечество, с особой хвастливой радостью перебирало опасности, подстерегавшие их при бегстве из Екатеринбурга на пути по Тавде и Тоболу. Пережитые горести топились за обедами и ужинами в пьяных слезах и песнях, щегольские поддевки и сюртуки заливались шампанским, водкой, пятнами от супов, свиных отбивных и шашлыков из жирной баранины.

В надежде на новые прибыли на просторах Сибири под охраной штыков армии Колчака богатеи азартно играли в карты, проигрывая крупные суммы в звонкой золотой монете. Их жены обвешивали себя драгоценностями, на пальцах купчих горели в кольцах брильянты.

Всех радовало, что на пароходе стало свободней. Часть малоимущих пассажиров в Тобольске сошла на берег.

Адмирал Кокшаров, освободив каюту капитана, удобно устроился в первом классе.

Но на «Товарпаре» появились и новые пассажиры: военные в мундирах английской армии. Так сердобольное Британское королевство за русское золото, по желанию Черчилля, одевало войска сибирского диктатора.

Новые пассажиры вели себя крайне независимо и держались обособленно, являя собой элиту, необходимую для престижа будущей всероссийской власти адмирала Колчака, пока пребывающего в городе на берегу Иртыша.

Особое и буквально всеобщее внимание привлекла к себе княжна Ирина Певцова. Женщины на пароходе, захлебываясь, передавали о ней всевозможные слухи, выдавая их за были из ее жизни, прекрасно сознавая, что все, что говорилось о княжне, было просто-напросто выдумками завистниц и досужих сплетниц.

Жены, заботясь о своем семейном благополучии, всеми доступными для них средствами оберегали своих мужей от любого общения с опасной чаровницей в серой форме сестры милосердия.

2

Красные лопасти плиц пароходных колес, вспенивая воронками иртышскую воду, верста за верстой приближали «Товарпар» к Омску. В просторном салоне рубки первого класса, отделанном панелями из мореного дуба и голубого сафьяна с золотым тиснением, от работы машин мелодично звучал перезвон хрустальных подвесок на люстрах. В обеденное время здесь всегда шумно и многолюдно. Над головами обедающих плавают в воздухе паутины табачного дыма, а сам дым и воздух насыщены смешением запахов пищи, кофе и духов.

За столом возле рояля сидели особо знатные екатеринбургские купцы и промышленники, среди которых выделялся господин Вишневецкий, известный всему Уралу золотопромышленник, совладелец многих, еще перед революцией, захиревших заводов. Они чествовали земляка — протоирея отца Дионисия, появление которого на «Товарпаре» в Тобольске ошеломило. Его считали погибшим, принявшим мученический венец за веру Христову. После восстановления на Урале власти Советов он таинственно исчез. Его почитатели тайно правили о нем молебны, но чаще всего служили панихиды, как о жертве террора диктатуры рабочего класса.

Появление на пароходе отца Дионисия было равносильно его воскресению из мертвых. Знавшие его близко не верили своим глазам, глядя на дородную холеную фигуру в рясе темно-вишневого муарового шелка с золотым наперсным крестом на груди.

Его засыпали вопросами. Землякам отец Дионисий отвечал, обходясь довольно загадочной фразой, «служу великому Отечеству по воле адмирала Колчака».

Ответ его был мало понятен, но все же достаточно убедителен, чтобы считать отца Дионисия в Омске важной особой.

За обедом разговор все время вращался около будущего колчаковской Сибири. Однако все старались быть осторожными в высказываниях. Но по мере того, как осушались графины водки и бутылки коньяка, разговор принимал накал смелых суждений, а его участники уже не старались срезать острые углы.

Уральские купцы, смирившись с потерей в родном крае большей части своих состояний, старались узнать от отца Дионисия о торговых делах Сибири. Желание их было естественно. Им надлежало найти на новых местах применение своим способностям с теми ограниченными возможностями, которыми они теперь располагали.

Но священник уходил от четких ответов, отделываясь фразами, в которых давал понять, что, как смиренный слуга церкви, не имеет никакого понятия о всем происходящем на обширной территории Сибири, подвластной верховному правителю. Однако он с горечью признавал, что временные военные неудачи на фронтах борьбы с большевиками вносят в темпы государственной жизни Сибири тревожность и опасения. Эти обстоятельства, естественно, не обходят стороной купечество.

Вишневецкий вслушивался в вопросы купцов и в ответы священника. Стряхнув пепел сигары вместо пепельницы в рюмку с коньяком, обратился он к отцу Дионисию:

— Досточтимый отче, не пора ли вам прекратить перед нами игру в загадочность? Мы же вас знаем, а вы знаете нас, а потому прошу: отвечайте нам коротко, но понятно на задаваемые вопросы.

— С удовольствием бы, но как служитель церкви лишен возможности, господин Вишневецкий.

— Так! Лишены возможности из-за незнания или из-за приказания держать язык за зубами.

— Повторяю, просто считаю для себя невозможным обсуждать за трапезой дела государственные, не входящие в компетенцию святой церкви.

— Так! — с особой интонацией Вишневецкий произнес свое привычное слово и продолжал: — Разрешите со сказанным не согласиться. Всем нам известно, что в церквах Сибири пастыри говорят с мирянами обо всем происходящем. И это понятно. Церковь является главным связующим звеном между государственными деятелями и простым народом, модно называемым теперь гражданами.

Вишневецкий считал, что священник по привычке хитрит при купцах, набивая таинственностью себе цену.

— За сказанное в дальнейшем прошу не обижаться. Слушая вас, я пришел к заключению, что вы путаник. Стали таковым, ибо побаиваетесь говорить обо всем происходящем правду, а ведь ее перед нами скрывать грешно.

Вишневецкий хорошо знал Дионисия по Екатеринбургу. Знал, с какой ловкостью он одурачивал купчих, выпрашивая у них деньги на покупку для церквей паникадил, подсвечников и облачений, оставляя большую часть денег в своих карманах. Но ему все прощалось. Дионисий умел удачно предсказывать беременным купчихам о рождении у них желанных им сыновей и дочерей.