Встреча в пути - Раиса Васильевна Белоглазова

ней немногим более того, что узнал в тот первый разговор на перекрестке улицы, но когда она однажды не приехала в лес, помешало что-то, не спал всю ночь.

Она поражала своей чуткостью. Говорила: «Вы вспоминали меня вчера. Вечером. Вспомнили и подумали: «Еще не спит, наверное. Одна». Он действительно вспоминал и именно так. Была ли она рядом или где-то в другом месте, от нее не ускользало ни малейшее его душевное движение, и это было необычно, волновало. Он всегда мог мысленно поделиться с нею своими переживаниями, знал, как она отнесется к тому или иному человеку, событию. Было интересно смотреть на окружающее ее глазами. Оказывается, он многого не замечал раньше. Так близорукие, для которых даль сливается в одну серую полосу, надев очки, вдруг обнаруживают, что мир, окружающий их, гораздо шире и красочнее. Было такое впечатление, что раньше у нею в груди была натянута лишь одна струна, а теперь их появилось много, и они чутко отзываются на все, заставляя сердце сжиматься то радостью, то болью.

И только то, что их отношения не шли дальше отношений семнадцатилетних ребятишек, смущало его. Как смешон был бы он в глазах своих коллег, хирурга Чебышева, патологоанатома Пуришкевича, профессора Публицкого — всех этих уже немолодых, пользующихся большой известностью в городе людей, если бы они узнали об этом! Черт знает что! Но наступал новый день, эти мысли тускнели, и он снова просил Марию Ивановну поехать за город. Он был благодарен ей за то, что она так строго хранила тайну их отношений, ни жестом, ни взглядом не выдавая их на работе.

Однажды он случайно узнал о дне ее рождения и спросил, позволит ли она отметить эту дату подарком. Мария Ивановна, словно девочка, порозовела от смущения, кивнула и тут же добавила:

— Только это должна быть очень скромная вещь.

— Почему? А мне, напротив, хотелось бы…

Мария Ивановна отрицательно покачала головой.

— Но я могу, — не понял он снова. — Я имею возможность…

Мария Ивановна помолчала и произнесла суховато и твердо:

— Только так или… ничего.

Он подарил ей крошечного бронзового божка-бурхана, которого привез из Монголии. Мария Ивановна поставила божка себе на ладонь и рассмеялась. Коноплев впервые услышал ее смех — негромкий, очень заразительный. Потом она приподнялась на носках и поцеловала его в щеку. Чувствуя, как начинает быстро колотиться сердце, Коноплев положил руку ей на талию. Раньше всегда просто шли рядом. Брели тихонько в глубь леса.

Стоял душный предгрозовой вечер. На небе высились причудливые замки облаков, лес молчал в ожидании дождя, сильно пахли травы. Неожиданно сосны расступились, и перед ними оказался пологий склон сопки в фиолетово-сиреневых зарослях багульника. Мария Ивановна никогда не выражала своих чувств громко, тут вскрикнула и припала на колени возле куста, погрузив лицо в нежные, уже увядающие лепестки. Коноплев наклонился и поцеловал ее в шею, в то место, где кудрявились выбившиеся из заколотой косы колечки…

Потом они сидели возле этих кустов багульника с их неповторимым смолистым запахом и уже летними зелеными листочками, стараясь не смотреть друг другу в глаза, и все же как никогда близкие, и Коноплев прислушивался к себе с радостным и благоговейно-тихим изумлением: вот как, оказывается, и в сорок восемь лет можно заново, с еще большей силой пережить то, что, казалось, дано только юности, оказывается, он способен еще быть и нежным, и робким, и благодарно-счастливым.

К трамвайной остановке бежали бегом, взявшись за руки, под теплыми струями дождя. И эта необходимость идти пешком, и дождь не вызвали раздражения и досады, как это нередко случалось в последнее время. Он, словно мальчишка, радовался упругой силе своих мускулов, подставлял лицо тяжелым и частым каплям дождя. В эту минуту он снова, как когда-то в юности, чувствовал себя готовым к новым испытаниям и трудностям, верил в себя и хотел успеха.

4

В июне он уехал на курорт, а после отпуска задержался в Москве, нужно было побывать в клиниках, раздобыть кое-какое дефицитное хирургическое оборудование. Когда вернулся, стоял уже сентябрь. Осень выдалась на редкость ясная. Солнце было таким ласковым и щедрым, что, казалось, снова вернулось лето. Было даже лучше, чем летом — тепло, сухо, воздух прозрачен, дышалось легко. Все ходили оживленные, бодрые. Как никогда, спорилась работа. Рассказывали, что в лесу снова, второй раз, зацвели черемуха, багульник и некоторые цветы. Скептики, выслушав такие рассказы, пожимали плечами: «Ну и зацвели! Все равно прибьет морозом». А они все-таки цвели, хотя и не так буйно, как весной. В этой скупости, сдержанности осеннего цветения были и щемящее душу предчувствие гибели, и какая-то беззащитность перед силами природы. И все же это было настоящее цветение.

Коноплев все собирался сказать Марии Ивановне, что надо бы побывать за городом, пока тепло, да так и не собрался, затянули в свой водоворот дела. Кроме того, затеяли отмечать 25-летний юбилей его деятельности.

Еще нигде и никогда его не чествовали так торжественно. Он был даже немного ошеломлен. Его путь в науку не был усыпан розами. Он не имел влиятельных дядюшек, не обладал умением выслуживаться, и то, что другим давалось без труда, ему стоило бессонных ночей, неустанных усилий, а порой и той горечи, которая опустошает душу. И если он все-таки чего-то добился, то благодаря опять же упорному труду и настойчивости, своим способностям.

Он сидел в президиуме торжественного собрания между деканом медицинского института профессором Публицким и секретарем горкома партии и не слушал доклада, в котором перечислялись его заслуги, а думал о пережитом, и им вдруг овладело чувство гордости: да, он сын паровозного кочегара, а вот сидит рядом с такими потомственными учеными, как Пуришкевич и профессор Публицкий, к его мнению прислушиваются все крупные специалисты области, вон сколько народу пришло почтить его. Нет, он уже не падет с этой вершины, а будет работать еще больше и встанет в ряд выдающихся ученых.

Он взглянул на жену и отметил, что она правильно поступила, что надела это скромное платье из черного панбархата. Им с ней не пристало украшать себя побрякушками. Неожиданно черное платье жены напомнило другое, такое же черное платье, только из шелка, и неяркое лицо с серыми глазами. И это лицо, и тонкая фигура в черном шелковом платье промелькнули в сознании смутно, словно все это было очень давно. В свете тех мыслей, которые владели им в эту минуту, отношения с Марией Ивановной показались мелкими и ненужными. Он не успел обдумать это, докладчик кончил, слово предоставили другому оратору.

Юбиляру были преподнесены почетные грамоты, памятные адреса