Ашкелонские хроники. 2010 – 2014 (сборник) - Константин Арама

Времени, я вам скажу, у меня немало, более часа, если без пробок. Благо кондиционер в маршрутке работает, и я могу спокойно и даже с некоторым удобством писать.

Сегодня у меня был весьма насыщенный день. Начался он в 5 утра, в 7.30 я уже был на работе и только в 19.00 освободился. Разумеется, я устал, но испытываю чувство удовлетворённости оттого, что удалось реализовать многое из запланированного и вообще оттого, что я хорошо сделал свою работу.

Ловлю себя на мысли, что с радостью ехал на работу и сейчас с радостным сердцем возвращаюсь к семье, домой. Как же мало надо для счастья – знать, что тебя дома ждут, что на работе ты нужен, что ты молод, здоров, что вся твоя жизнь – это то, что ты делаешь, о чём думаешь… В такие моменты, как сейчас, мне представляется, что у меня в кармане целый мир, и присущая мне ипохондрическая дискретность уступает место радостному, уверенному и спокойному ощущению целостности.

Во многом этой целостности я обязан возобновившимся тренировкам: вечером, а чаще рано утром, я сперва еду минут пятнадцать на велосипеде, потом занимаюсь на тренажерах, а затем плаваю.

Сентябрь однозначно вступил в свои права, и я исполнен оптимизма и радостного ожидания сказки. А всё оттого, что в сентябре у меня день рождения. Вроде взрослый уже, а всё равно жду сказки. Это ожидание никак не связано ни с какими-то особыми чаяниями и ожиданиями, ни с моим, в общем-то, зрелым возрастом, – это просто то, что осталось с детства, и я это ощущение берегу.

Что во мне осталось от того ребёнка, каким я был двадцать – двадцать пять лет назад? Сложно сказать. Но однозначно этот ребёнок во мне жив и я его чувствую. Я чувствую, как он играет. Например, когда я еду на велосипеде, я, как в детстве, играю в поезд. Это, видимо, неистребимо во мне. Я с детства люблю поезда и поэтому совершенно на автомате могу изображать стук колёс и именовать места, которые я проезжаю, названиями несуществующих станций. Например, если я еду к тестю, то это в моём представлении звучит не иначе как остановка Тестево. А прежде чем до неё доехать, я непременно проеду мимо Барзилавки (больница Барзилай), 1-й, 2-й, 3-й товарных станций (это перекрёстки), а потом будет моя остановка – Юрьево.

Другой детский прибамбас – это манера спонтанно озвучивать свои мысли и выдавать неожиданные ассоциации, которые я теперь называю элипсисами. Мою жену первое время, первые два года нашего общения, это пугало, а потом она поняла, что это я не просто так дурачусь, и привыкла.

Ну оно и правда тяжеловато привыкнуть, например, к тому, что, беседуя о нотах и музыке, я вдруг вспоминаю, как сидел в ожидании урока по фортепиано в классе моего первого учителя музыки Любови Ивановны и смотрел на своё искажённое отражение на стенке рояля и развлекал себя тем, что «делал» себе огромные глаза или длинную шею. И вот этот образ детства – отражение в рояле – вдруг совершенно естественным образом всплывает в моей голове, и, как двадцать лет назад, я начинаю беспричинно улыбаться себе, такому красивому с огромными мультяшными глазами, так похожему на Шопена… И порой мой собеседник даже не догадывается, как далеко я уже от него, от окружающей реальности и от предмета разговора.

Если добавить к этому, что я совершаю такие путешествия мгновенно и вдруг и они спонтанны, то, наверное, у окружающих может сложиться отчасти верное ощущение, что я малость или даже не малость не в себе. Особенно когда я пытаюсь озвучить свои мыслеформы, которых у меня целая коллекция в зависимости от той или иной ситуации. Например, крик радостной Лесси, воодушевлённой чайки или фырканье подозревающей всё и вся крыски…

Ну да эти заморочки совсем не мешают мне жить, а мои близкие, к великому моему счастью, принимают меня таким, какой я есть.

У моего ребёнка внутри меня много ещё каких заморочек. Я, например, не назвал бы его лапочкой, это довольно-таки капризное существо, ипохондричное и склонное к меланхолии. Но мы научились ладить друг с другом и взаимно дополняем друг дружку и почти не ссоримся. И конечно же ожидание чудес и наполнение сказочными существами моей обыденной жизни – это тоже играет во мне ребёнок.

Сразу оговорюсь, что когда я упоминаю об игре, то подразумеваю моделирование реальности. Вот и моделирую себе: наделяю персонажей реальной жизни фантастическими свойствами или, наоборот, вымышленные герои становятся не менее настоящими, чем реально существующие.

Оттого ли реальность условна, что наши мысли первичны в формировании окружающего нас мира, или от чего-то другого, но мой Арандебул жив и поныне, грузовик ЗИЛ – не что иное, как механическая реинкарнация и поныне здравствующего моего крёстного Михаила (дай Бог ему здоровья), ибо они очень похожи и красивы. А духи «Лаванда» пахнут не лавандой, а мусоркой, поскольку, когда мне было пять лет, я нашёл их на мусорке, которая весьма занимала моё воображение своими «богатствами» и желанием по тихой поджечь её, чтобы посмотреть, как оно всё будет гореть.

Поэтому мне трудно вам сказать, друзья, живу ли я в сказке, или сказка живёт во мне.

Сегодня мне снова снилась война. Обычно мне снится что-то грандиозное – горящие, разрушенные города или картины уже опустошённой земли, где на развалинах прежде процветающих городов растёт ковыль. Но сегодня всё было иначе: я увидел войну в людях.

Мне приснилось, будто я на Украине и там начались еврейские погромы. И я увидел кричащих, озлобленных, напуганных людей, которые идут убивать друг друга. Увидел предательство и убегающего еврейского мальчика в белой рубашке и чёрной кипе.

Потом я увидел схему. По-другому это объяснить не могу. Это было схематически-образное представление того, что вообще происходит с людьми. Я увидел нечто похожее на футбольное поле, или, пожалуй, это был большой прямоугольный газон. На этом газоне было две группы людей: одни вскапывали газон с одной стороны участка, другие – с другой, не противоположной стороны, а боковой. Получалось, что они перекапывали ровные по ширине участки земли, и у них выходило нечто похожее на грядки.

Люди эти, и с той и с другой стороны, были очень странными. Среди них были и евреи, и мусульмане, и христиане. Они рыли землю, кричали, и чувствовалось, что они ненавидят не только противников, копающих землю с противоположной стороны, но и друг друга. Это так странно контрастировало с их внешним видом, поскольку все они были одеты в белые одежды, и казалось, что это должен быть праздник. Но они только рыли землю и ненавидели.

Я смотрел на происходящее немного сверху и услышал голос, который мне сказал: «Вот так люди своей ненавистью возделывают на самом деле чужой огород ненависти и даже не понимают этого. Ибо им только кажется, что они ненавидят, на самом деле они лишь орудие. Так крестьянин, пашущий землю для своего хозяина, сколько бы её ни возделывал, не будет владеть ею, она останется для него чужой землёй. Эти же люди возделывают и взращивают в себе чужую ненависть, превращая всё цветущее в землю».

Я понял, почему эти люди так несчастны и почему так разочарованы. Казалось бы, им было уготовано нечто иное – должен быть праздник, а получается беда… Эти люди рабы, они не вольны выбирать, они не свободны, не свободны от своей ненависти и злобы. И понимание того, что у них даже своей ненависти и злобы нет, а всё, что казалось принадлежащим им, всего лишь чьё-то, – только усугубляло происходящее. Мне было жаль смотреть на них, и было страшно, что я среди них, и горько оттого, что я смотрел на убегающего напуганного еврейского мальчика, который пытался спрятаться в проулках и двориках старого Львова.