Лавкрафт - Глеб Елисеев

Лавкрафт годами стремился избавиться от подобного стилистического влияния, и его псевдореалистические тексты — наиболее заметный результат этой упорной борьбы. И хотя как автор хоррора он заметно перерос По, окончательно освободиться от наследия духовного учителя ему так и не удалось.

Иногда имитация получалась вполне случайной, хоть и чрезвычайно успешной, как в случае с «Изгоем», про который в фэндоме распространялись слухи, будто это потерянный рассказ Э. По. Иной же раз Лавкрафт сам нарочито заимствовал и стиль, и некоторые текстуальные элементы из произведений великого предшественника. Это лучше всего видно по миниатюре «Память», посвященной исчезновению человечества.

Притчеподобный рассказ стилистически заметно зависит от притчи Э. По «Тишина». Отсюда же взят и Демон, являющийся одним из героев истории Лавкрафта. В «Тишине» он выступает главным повествователем вплоть до финала: «Завершив свой рассказ, Демон снова упал в разверстую могилу и засмеялся. И я не мог смеяться с Демоном, и он проклял меня, потому что я не мог смеяться. И рысь, что вечно живет в могиле, вышла и простерлась у ног Демона и неотрывно смотрела ему в лицо»[40]. В «Памяти» он беседует с Джинном, пребывающим в лунных лучах, в долине Нис. (Это название, кстати, тоже взято из рассказа По «Долина тревоги».) И окончание рассказа, в котором Демон вспоминает о вымерших жителях Земли, нарочито меланхоличен, вполне в стиле «Тишины». Столь же явно зависят от произведений По и ранние фантастические стихи Лавкрафта.

Даже привычка вести повествование от имени безымянного героя восходит к похожей традиции у По. Более того, психологический портрет некоторых персонажей Лавкрафта, например Джерваса Дадли из рассказа «Склеп», как верно отмечал С.Т. Джоши, совпадает с характеристикой, которую сам фантаст в «Сверхъестественном ужасе в литературе» дал любимым героям страшных рассказов своего предшественника: «Его типичный главный герой — темноволосый, красивый, гордый, меланхоличный, умный, чувствительный, капризный, предпочитающий размышления и одиночество, иногда немного сумасшедший господин из древней и богатой семьи; обычно он начитан в литературе о сверхъестественном и загадочно честолюбив в познании запретных тайн вселенной»[41].

Наиболее удачным опытом по использованию наследия По и одновременно по преодолению его влияния у Аавкрафта стал роман «Хребты Безумия». Про этот текст существует предвзятое мнение, будто бы он — продолжение «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» Эдгара По. В реальности совпадений с этой повестью у романа Аавкрафта очень мало. И все эти совпадения сделаны нарочно. Специально процитированы стихи По, есть и упоминания книги про Артура Пима. А самое главное: заимствован странный и пугающий звук, который издают ужасные обитатели Южного полюса.

Однако подобные намеки и вставки служат всего лишь данью уважения великому предшественнику и его труду. В остальном «Хребты Безумия» почти полностью отвергают «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», с ее нарочитой невнятностью и туманносимволическим финалом. Текст Аавкрафта псевдореалистичен, иногда неправдоподобно конкретен в том, что касается истории исчезнувшей антарктический цивилизации нелюдей. И только в финале он, как и По, не рассказавший о том, что же именно скрыто на Южном полюсе, не объясняет, что находилось за ужасными горами, действительно заслуживавшими наименования хребтов Безумия.

Несмотря на свой художественный «бунт» против Э. По, Лавкрафт все же был благодарен ему, как заочному учителю, верно и четко оценивая его место в американской литературе: «Поэт и критик по натуре и главному призванию, логик и философ вкусом и манерой, По ни в коей мере не был защищен от недостатков и аффектаций. Его претензии на основательную и скрытую ученость, его вымученные попытки ходульного, натужного псевдоюмора и частенько случавшиеся всплески опасных предрассудков должны быть поняты и прощены. Гораздо важнее другое — взгляд мастера на ужас, который существует вокруг и внутри нас, и на червяка, который корчится и пускает слюни в жуткой близости. Проникая в мучительный ужас в веселеньком издевательстве, называемом жизнью, и в напыщенном маскараде, называемом мыслью и чувством, его взгляд обретал силу и пересоздавал увиденное в черных колдовских формах и видениях, пока в стерильной Америке тридцатых и сороковых годов не расцвел такой лунный сад с гигантскими ядовитыми грибами, каким не может похвастаться сам Сатурн в своих подземных владениях»[42].

В чем была причина нервного срыва Лавкрафта в 1908 г. и как он на самом деле проходил, не знает никто. Сам фантаст рассказывал о случившемся крайне неохотно, и история этого нервного заболевания остается одной из наибольших загадок в его жизни.

И все же ясно одно — именно тогда случилось нечто, определившее не только дальнейшее развитие его психики, но и ход всей жизни. Лавкрафт писал, что в 1908 г. готов был поступить в университет, но у него начались постоянные головные боли и бессонница. В результате возникла «общая нервная слабость», из-за которой, как утверждал Лавкрафт, он не сумел поступить в колледж. Это же недомогание мешало ему заниматься какой-либо постоянной работой позднее.

Хотя вряд ли Говард сумел бы сразу поступить в университет Брауна в 1908 г. Для этого ему как минимум нужно было завершить школьный курс образования, проучившись еще год. В одном из своих писем Лавкрафт утверждает, будто закончил школу, но это не подтверждено ничем, кроме его слов.

Тем более что странная нервная болезнь стала одолевать Говарда еще в дни школьной учебы. Одна из его одноклассниц вспоминала про его периодические нервные тики. Накануне 1908 г. они выглядели все более заметными. Лавкрафта даже били судороги, от которых он вскакивал с места.

Скорее всего, эти физические недомогания имели чисто нервную основу. Впрочем, Гарольд Манро утверждал, что Лавкрафт, играя с приятелями в одном из недостроенных домов, упал с высоты, повредив голову. Падение якобы и спровоцировало его дальнейшие нервные недомогания. Так это или нет, неизвестно, потому что, кроме слов Манро, других свидетельств о травме Лавкрафта не существует.

При этом, несмотря на предшествующие нервные срывы (например, в 1906 г.), Лавкрафт спокойно получал в школе высокие оценки, в том числе и по естественным предметам: химии и физике. Однако с алгеброй у него возникали заметные трудности. Он говорил, что едва сдавал переводные экзамены и это его очень расстраивало. Алгебра ведь была необходима будущему астроному, коим Говард воображал себя в будущем. Поражение с алгеброй стало одним из первых заметных фиаско в жизни Лавкрафта. Он впервые ощутил пределы своего развития в определенной области. (С геометрией ситуация складывалась лучше, и к ней Лавкрафт отвращения не приобрел.)